Ернический тон графа истаял, как сахар в кипятке; колючий взгляд впился в бледное лицо гвардейца.
– Что-то серьезное, адъютант? Что с ними?!
– В живых остался только юнкер Белов. Майор Лужин и ротмистр Лунев… – доложил севшим голосом Сколков, – убиты, ваше…
– Прочь с дороги, болван!
Воронцов, скрежетнув зубами, оттолкнул в сторону остолбеневшего флигель-адъютанта и стремительно вышел из шатра.
* * *
…Был полдень. Бело-матовые громады гор резко читались на фоне пронзительной синевы. Воздух был резок, неподвижен и звучен. Многоверстная горбатая тень крадливо ложилась от скалистых хребтов на угрюмые леса и равнины.
У штабеля бревен, рядом с которым находились зачехленные рогожей орудия батареи, стояла растрескавшаяся арба, в которую был запряжен старый подслеповатый осел. Шелудивый и грязный, с забитым репьями хвостом, он тянулся к валявшемуся у копыт лоскуту промасленной оружейной ветоши, желая не то рассмотреть его, не то пожевать со скуки, но груженая арба мешала ходу, и осел, понуро мотнув головой, смежил глаза. Сизо-черная губа его отвисла, обнажив желто-рыжие пеньков съеденных зубов. Подрагивая зашибленной, с наплывом, ногой, он стал было задремывать под разноголосые звуки лагеря, когда бряцанье ружей часовых и тихий говор заставили его насторожиться.
– Здесь, рядом, Михаил Семенович. Прошу вас за мной… – Голос Сколкова звучал натянутой струной.
– Это они? – Граф Воронцов, в сопровождении пышных плюмажей и эполет взбудораженной свиты, остановился у покосившейся набок арбы.
– Так точно, ваш сиятельству! Как есть, только что из Даргов. – Пехотный капрал Литовского полка, с огромными бакенбардами и усами, с ружьем и ранцем, бойко отдал честь подошедшему начальству. – Изволите осмотреть, ваш сиятельству? – Близко дохнув в лицо графу служацким табаком, капрал кивком указал на арбу, верх которой был укрыт мешковиной. Угадывающиеся страшные очертания бугрили тряпье, пропитанное бурыми пятнами. Приметив немое согласие в глазах командующего, капрал сдернул крапчатый саван и отошел.
Господа содрогнулись, поджали губы. Кое-кого из приезжих столичных особ пробрал озноб, точно по их холеному белому горлу прошла булатная сталь. Многие из них, до сего дня – бодрые и веселые, ощущавшие себя под легким хмельком на этаком exōtikos пикнике-прогулке, увидев обезглавленные и оскопленные тела послов, внезапно испытали смертельную тоску, невыносимую слабость, от которой мозжили десны и подкашивались колени.
– Господи… с кем мы воюем?
– Дикари – они ужаснее хищного зверя!
– Да это же, господа… pardon, чистейшей воды trahison35 по-кавказски… всем правовым нормам и регламентам цивилизованной войны.
– А вы знаете такую? – Воронцов мрачно усмехнулся на сентенцию доктора Андриевского, с которым по вечерам любил сыграть партию-другую в ломбер>6 или старомодный вист. Нервически дергая впалой щекой, граф глухо обратился к Сколкову: – Вы говорили, юнкер оставлен в живых… Где он?
– Белов в лазарете, ваше сиятельство. Тронулся умом… Не смог пережить случившегося. Слишком молод и нежен, ваше сиятельство. Его не следовало посылать…
– Соблюдайте субординацию, адъютант. Вы доложите о сем, когда вас спросят, – устало и без должной назидательности одернул Сколкова граф. – Юнкер что-нибудь говорил?
– Так точно, ваше сиятельство. Сущий бред… бормотал в горячке о каком-то поляке, золотой сабле и низамах Шамиля.
