– Дзахо… – слышит он твердый голос отца. – Помни, сынок, в мире есть только три песни: первая – песня матери, вторая – песня матери, а третья – все остальные. Наш народ, приглашая к себе в гости, говорит: «Приезжайте к нам. Наши горы, наш родник и наши сердца принадлежат вам. У нас земля – земля, сакля – сакля, конь – конь, человек – человек. И ничего третьего нет между ними».
Он видит мать в долгополом нарядном платье, в руках ее щедрое блюдо с густыми гроздьями винограда. Они светятся южным солнцем; каждая ягода полна прозрачным золотом меда, но отчего-то печальны материнские глаза… А где-то кипит веселье, кумузы>16 и бубны не знают усталости… Старый Абу-Бакар вошел в круг и плывет-летит, распластав седые мощные руки-крылья. Вокруг, в такт его жгучему горскому танцу, хлопают ладони радостных людей. Как пышные цветы высятся над рядами собравшихся курчавые папахи, мужчины одеты в воинственные костюмы предков.
…И вновь он крадется хищным зверем среди сырых скал, вдоль спящих домов своих кровников… Боль извивается червем в пылающей ране; горячий свинец застрял в его плече… но столь желанен час мести! И столь близок миг, когда его клыки познают вкус крови врагов…
…Тяжело на душе Дзахо-абрека, словно могильный камень давит на грудь… Где зло, а где добро, разлитое в его жизни?.. «О, Аллах! О, начертанная на разящей стали премудрость Пророка!>17 – все переплелось в моей жизни… срослось корнями с кроной, пронизано светом и тьмой!»
Чувство неотвратимого близкого конца острой болью пронзило сердце Дзахо.
…Казалось, рушилось мирозданье, рушился горний чертог, крушились праздничные столы с ароматной бараниной, сыпались яства, проклятья; в толпе замелькали дедовские кинжалы… Из золоченого рога альпийского тура жадно ручьилось бордовое вино, больше похожее на кровь… И не было более крылатых ангелов в небе, исчезли прелестницы с изумрудными глазами, что танцевали в райском саду; исчезла виноградная лоза с резным листом, а вместе с нею и пыльный дворик отчего дома, согретый лучами низкого солнца, заштриховался пеплом образ матери и отца, стоявших рядом с его боевым конем…
Канула в Лету и его Бици – отчаявшаяся рука Дзахо напрасно искала горячую нежную плоть. Не было больше черной россыпи пышных волос, не было дышащего жаром округлого живота, не было юных, не успевших созреть персей, напряженную девичью твердость которых так хотела ласкать неискушенная рука юноши; не было и того цветного воздуха, что яркой радугой стоял над ними.
…Внезапное сознание пустоты кипятком обдало сердце, обожгло горло, раскалило виски, выбило из глаз горячую влагу. Звериный рык вырвался из его пробитой болью груди; он дико царапал землю, крутил гололобым черепом, который кроила ветвистая молния напряженных, черных вен.
И вновь забытье. Минута, две… час… три?.. Об этом знают лишь духи гор… Дзахо лежал с дрожащей грудью, в изодранной шипами тернов черкеске; высоко задрав кадык и черную кольчугу свалявшейся бороды, он силился вглядеться, понять, где он и с кем, но чуял лишь дурной запах крови и пота… так пахнет смерть, которая стоит в изголовье и терпеливо ждет своего часа…
Проклиная судьбу, абрек хватил вокруг огненным, полным ненависти взглядом, ровно плетью, обжег молчавшие скалы и… снова со стоном откинулся наземь.
…Полдень. Воздух теперь не дышал ароматом теплого женского тела – медом и молоком, он даже не пах козьим сыром и кизяком… Кто-то большой и жаркий, в облаке прелого духа, мерцал над ним алым налитым оком. Сморгнув последние клочья беспамятства, Дзахо осмысленно огляделся.
