Увы, ни одна компания не обойдется без нахала, и Либеральная лига Линкольна не была исключением из этого исключения. Даже и среди всеобъемлющего восторга чувствительная персона – а доктор Фофанофф был исключительно утончен под своей слоновьей кожей – может уловить возникающую где-то волну враждебности и вызова. С сожалением мы должны признать, что эта отталкивающая волна исходила от самой привлекательной личности в толпе ученых, а именно от лиловоглазой тридцатидвухлетней Урсулы Усрис, кандидата наук из Австралии.
Цветущая личность, истинный символ освобожденной женственности, с гибким, хорошо тренированным телом, определенно выделялась из несколько доскоподобного женского контингента Тройного Эл. Стоя в позиции фехтовальщика, проверяющего кончик своей рапиры, она бросила искоса взгляд на нашего триумфатора и не очень церемонно спросила по-русски:
– А вы не врете?
Филларион был огорошен. Сначала он вдохнул такое огромное количество воздуха, что многие почувствовали головокружение, внезапно оказавшись в разреженной атмосфере. Потом он выдохнул в два раза больше воздуха, создав тем самым порыв сродни Карибскому урагану.
– Что вы имеете в виду, милостивая государыня?
Она вызывающе рассмеялась.
– Камнями по воронам! – ох, уж эти австралийские выражения! – Вы не преувеличиваете свою «генеральную репетицию»? Ваш так называемый поиск чистоты действительно существовал когда-нибудь? Простите, старина, но мне трудно не предположить, что все эти трали-вали, ваши «движения» не что иное, как жалкие попытки русских нытиков и слабаков имитировать западную моду.
Он задохнулся от возмущения.
– Простите, сударыня! Вы посягаете на наш Ренессанс!
В толпе отозвалось: постыдитесь, постыдитесь, сударыня!
Улыбка Урсулы, лучшее, что может предложить стоматология Южного океана, пронзила Филлариона будто смертельный лазерный луч.
– Струве! Я и гроша не дам за ваш говенный русский Ренессанс!
Резкий разворот… взлет каштановой гривы… Боги, милосердные боги Балтики, ее тылы могут гордо конкурировать с фронтами!.. уходит, как королева.
– Великодушные дамы, благородные господа, ради Небес, кто она?
– Да конечно же австралийка, мы их тут зовем «оссис», сэр.
Теперь вообразите картину: великолепный ученый-женщина гордо вышагивает по пересекающимся переходам знаменитого института, в то время как президент этого института, достопочтенный Генри Трастайм трусит позади нее, подобно заместителю премьер-министра, трусящему за премьер-министром в одной из тех стран, которым повезло быть под управлением матриархата.
– Урси, подожди! Доктор Усрис, умоляю! – взывал он. – Поговорим как ученый с ученым. Не думай, что я хочу воспользоваться нашими прошлыми, столь взаимно благотворными отношениями. Я просто хочу признаться, что мне было очень прискорбно видеть тебя в приступе русофобии. Доктор Усрис, вы признаны повсюду как великий знаток их междометий, как теоретик их апокрифов… Конечно, я припоминаю, как вы однажды сказали, что предпочли бы изучать их как древних греков… однако, я надеюсь, вы не хотели сказать, что предпочли бы их изучать мертвых… о, нет… позволь мне заверить тебя, Урси, я и сам иногда разделяю твои сомнения в их достижениях, но все-таки то, о чем сегодня говорил Фил, я знаю из первых рук. Просто потому, что мне случилось быть участником тех событий и, пусть я опущусь еще ниже в твоих глазах, тех вакханалий… так что… как бы чайльд-гарольдски для серьезного ученого ни прозвучал доклад Филлариона, все-таки было в этом зерно истины…
