– Всегда к вашим услугами, сэр. Обращайтесь, если что.
Не смог.
Мистер Хант заметно побледнел и сунул руку в карман брюк. Что это он там припас? Бумажку с надписью «Абракадабра»? Веточку бузины, засохшие ягоды рябины, камень с дыркой? Еще какой-нибудь экспонат из музея естествознания? И вытаскивает ли он талисман, когда сдает одежду в прачечную? А то как бы прачки на смех не подняли. Пастор почувствовал, что сам вот-вот расхохочется, настолько дикой была ситуация.
Что ж, ваше слово, мистер Хант. Ну же. Или рациональному человеку такое не вымолвить?
И почему на душе так легко, если вокруг рушится мир?
Может, потому что души-то и нет?
– Мы еще встретимся, – совладал с собой мистер Хант. – Вот только улажу кое-какие дела, и сразу вернусь за вами.
Позвав друга, он поклонился мисс Тревельян и долго не разгибался, то ли выражая ей свое глубочайшее почтение, то ли силясь что-нибудь у нее рассмотреть через слои муслина.
– Приходите на чай, сэр, – уже в спину ему сказал пастор. – Пить вы его, конечно, не станете, зато у меня красивый сервиз.
Ничего не ответив, Хант покинул лавку в сопровождении своего Санчо Пансы. А преподобный Линден засунул палец под шейный платок, чтобы ослабить его, но опомнился и затянул потуже.
Одно неверное движение, и он свернет с дороги. Продираться обратно придется через тернии, оставляя ошметки кожи на шипах. Медленно, по шажку, отойти от обочины. Прежде чем его затянет в круговерть воспоминаний, и та женщина опять начнет звать – «Джейми, не ходи туда, не надо! Ох, Джейми, не ходи, что же ты наделал!» Но она выбрала другую дорогу, и пути их никогда не пересекутся.
У него нет другого выбора. Вернуться сюда, вернуться в сейчас. И вот он уже здесь, и долг вновь тяжкой ношей лег ему на плечи.
Ступая еле слышно, мистер Линден подошел к Агнесс. Она ощупывала шелка и прикладывала к запястью лоскутки разных цветов, чтобы посмотреть, на каком фоне ее вены буду казаться еще более голубыми.
– Агнесс!
– Да, дядюшка?
Мистер Линден почувствовал себя аббатом, который предлагает юной послушнице разные фасоны власяниц – вот эта, отороченная чертополохом, весьма хороша, но и та, инкрустированная ржавыми гвоздями, тоже премило на вас сидит.
– Я выбрал для тебе шляпу. Вон ту, – и он указал на нечто среднее между ведром для угля и цыганской кибиткой. Капор был тусклого черного цвета и завязывался под горлом на ленты с острыми, как бритвы, краями. Чудище притаилось в углу витрины, и остальные шляпки его сторонились.
Агнесс тихонько вскрикнула.
– А давайте возьмем простую соломенную с кремовой лентой!
– Нет, этого никак нельзя. Вспомни, что писал апостол Павел: чтобы также и жены украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою.
– А чем же тогда?
– Добрыми делами.
– А разве нельзя заниматься добрыми делами, но при этом носить красивые вещи? – заспорила Агнесс, но вяло, с каждым словом теряя надежду. – Хотя бы по воскресеньям? Между прочим, шляпка не такая уж многоценная.
– Видишь ли, племянница пастора должна служить примером прочим прихожанкам. Она должна быть столпом нравственности. Не могу же я допустить, чтобы столп нравственности разгуливал в шелках и кружеве!
– А леди Мелфорд…
– Миледи может надевать все, что ей заблагорассудится… Кстати, не забудь выучить один стих из Иезикииля.
На обратном пути Агнесс краснела при виде прохожих и прятала за спину омерзительный дар, хотя такие меры предосторожности были излишними. Завернутый в плотную бумагу, капор напоминал своими очертаниями не предмет дамского туалета, а котел. Никто бы не догадался.
