Впрочем, возмущённого запала хватило ненадолго. Миновало полминуты или менее того, и вся решимость слетела с Чуба, как при порывистом ветре слетает шляпа с головы праздного незадачника, гуляющего в открытом поле. Ведь отец скорей его самого попрёт со двора – вон как он раздраконился, на работу чуть не взашей гонит, козёл! А что ему скажешь? Ничего.
Отринув притягательные по своей простоте мечты о лёгком освобождении, Чуб рассудил:
– Я не должен показывать ей свои чувства и понятия. Никому не должен, пока сам не определюсь, как действовать. А что? По-моему, это нормально, когда мужики и бабы, и дети, и родители стараются не обнаруживать друг перед дружкой натуральные чувства, так безобиднее. А может, большинство людей вообще не испытывает ничего особенного, это тоже нормально. Другое дело, если человек как следует выпьет водки. Вот тогда у него обязательно появляются и чувства, и понятия, и ещё много разного такого, о чём он раньше даже представить не мог. Иной раз столько всего появляется, хоть святых выноси, и тогда он валяет напропалую что бог на душу положит. Эх, мне бы сейчас водки или пива, или ещё чего-нибудь…
С этими словами он поднял руки, посмотрел на свои ладони недоумевающим взглядом, будто они, перестав принадлежать ему, перешли в собственность неустановленной чужой личности, и медленно закрыл ими лицо. После чего принялся монотонно раскачиваться на месте, не зная верного способа, который помог бы ему восстановить связь с прежней беззаботной реальностью, и заменяя эту связь пустыми механическими движениями – хотя от них не возникало сколько-нибудь внятного результата, лишь повышенное ощущение подлинности собственного тела вкупе с угнездившимся в нём противно сосущим похмельем.
Понимать себя бесправным жителем в родительской хате было тоскливо.
Снова безнамеренным взрывным промельком вспомнился образ нежелательной Машки-Марии.
– Прочехвостить бы её! – восклицательно бормотнул себе под нос Чуб. – А потом распушить и отжучить как сидорову козу!
Однако это тоже ничего не решило бы в практическом отношении. И он, конечно, понимал ничтожность своего порыва. Прогнать, прочехвостить, отжучить, всякоразные слова и чувства – чепуха, которая колобродит внутри его головы просто так, бездейственно и слабодостаточно. И ничего, кроме этой чепухи, не сыскать без сторонней помощи или хотя бы подсказки.
Но помощи не было, в том-то и вся штука. И подсказки тоже ниоткуда не предполагалось. Чуб словно стоял в лесу на краю поляны, которую надо перебежать, однако боязно и нет ни сил, ни охоты, а больше-то всё равно никак, ведь не вырастут же у него одноразовые крылья, чтобы преодолеть открытое пространство.
Как дальше существовать? Чем руководствоваться хотя бы в обозримом приближении?
Обширное полотно грядущего до сих пор представлялось Чубу умозрительным построением, имеющим под собой довольно слабую почву. А теперь получалось, что он тешил себя ленивым обманом, не желая напряжения сил – однако жизнь взяла своё и заставляет срочным образом начать её раскройку в более конкретных рисунках, удобопонятных не только для Чуба, но также для отца и матери, с их форменным идиотизмом и разными требованиями воспитательного характера.
Взмокший от неприятных раздумий, он перестал раскачиваться и отнял руки от лица. Через мгновение, словно живой символ постороннего случая, из воздуха вывалилась ему на колено божья коровка. Несколько секунд Чуб, не тратясь на мысли, прислушивался кожей к тому, как непредвиденное существо ползало, щекотно перебирая лапками волоски на его ноге. Потом заметил риторическим голосом – со стороны это выглядело, словно человек с расстроенным мозгом обращается к собственной тени:
