Заметив меня, он смутился и объяснил, что хочет поставить цветы у входа, чтобы все прихожане могли полюбоваться на букет.
- Они выросли в моём саду, - сказал он и не смог скрыть гордости.
Я похвалила цветы, и он совсем растаял.
- Очень, очень радует, форката Виоль, что воскресный день вы проводите не в праздных увеселениях, а думаете о душе, - в свою очередь похвалил он меня. – Я буду молиться, чтобы небеса даровали вам хорошего мужа, с которым вы будете идти рука об руку всю жизнь.
- Благодарю, - я поцеловала перстень на его руке, получила благословение, и не удержалась от вопроса: - Как вы прошли на клирос, отец Силестин? Разве не вы только что принимали исповедь у фьеры Роджертис?
- Что вы, - удивился он, встряхивая вазу, чтобы цветы распушили лепестки. - Исповедь проводится только перед утренней службой, сейчас никто не исповедует. Вы ошиблись.
- А… да… - ответила я, не найдясь с вразумительным ответом.
Прелат поставил вазу на столик перед входом, полюбовался еще раз на астры и вышел, а я осталась сидеть, вцепившись в молитвослов и постепенно заливаясь краской до ушей.
Кто же был в исповедальной вместе с фьерой Томазиной? Неужели, Лилиана права, и в этом городе женщины совсем потеряли стыд?
Умиротворение, охватившее меня после молитвы, исчезло в один миг. Мне захотелось поскорее уйти из церкви – хотя бы на крыльцо. И надо ли рассказать обо всём тёте?
Я решила поставить свечи в маленькой часовне в церковном саду – там была статуя святой Иоланты Арпадской, которую я всегда почитала своей покровительницей, и теперь было самое время спросить её помощи и совета.
Выйдя из церкви, я прошла между липами по тропинке, посыпанной белым песком, обогнула собор, но когда до часовни оставалось всего с десяток шагов – остановилась, как вкопанная.
Не я одна решила посетить в этот час святую Иоланту – возле часовни стоял, опустившись на колени, сартенский палач. Только он не молился, а подтесывал топором дверь, проверяя, хорошо ли она закрывается.
Палач находился вполоборота ко мне. Я видела жесткий край его маски и копну черных волос. И еще мне были видны его руки, державшие топор. Загорелые, с сильными, длинными пальцами они привлекали внимание, и я не могла оторвать от них взгляда. Даже зная, что это – руки убийцы, я залюбовалась их работой.
Как странно. Этими руками он убивает, и, если верить тёте – спасает. А теперь они ловко орудуют топором, подтесывая дверь, чтобы точно вошла в дверной проем. Удивительные руки…
Словно почувствовав меня рядом, палач резко оглянулся, и я была застигнута врасплох. Перепугавшись непонятно чего, я метнулась сначала в сторону, потом отступила назад, и только потом остановилась, нервно засмеявшись.
- Я хотела только поставить свечу святой Иоланте, - сказала я, краснея.
Пристальный взгляд палача из-под черной маски, смущал меня невероятно. И я чувствовала себя вдвойне неловко, тут же вспомнив сон о нем. Хотя… мы ведь не в ответе за то, что нам снится. И мне не приснилось ничего постыдного…
Палач не ответил мне, только распахнул двери, предлагая пройти в часовню. Он даже не встал с колен, дожидаясь, пока я поставлю свечу и уйду, а он сможет продолжить свое дело.
Поблагодарив, я поднялась на две ступеньки, придерживая юбку, чтобы не задеть подолом палача, зажгла свечу от лампадки и на секунду закрыла глаза, чтобы обратиться к святой Иоланте. Но как назло, в голове стало пусто, как барабане.
