Кузнецов шумно отхлебывает чай, а потом косится на Пашку.
— Ну хочешь, я его немного в сторону отодвину?
Даже Машка роняет челюсть от такого предложения, а уж я и подавно теряю дар речи.
Не дождавшись ответа, Кузнецов делает еще глоток чая, а потом, брякнув чашку на стол, довольно скалится.
— На чем мы там остановились? На легенде, кажется, да? — Он замечает на столе крошки сахара и, лизнув палец, быстро собирает их на него, а после отправляет палец в рот. — Пиши, значит, Танчик, что я из маленького городка. Работаю обычным менеджером, по вечерам хожу в тренажерку. Про жилье не распространяйся.
Я зажмуриваюсь, выжидаю несколько секунд и лишь потом открываю глаза. Ничего не изменилось: Паша по-прежнему в отключке, а Кузнецов сидит за столом с довольным видом.
— Наверное, надо и фотки какие-нибудь у меня на странице выложить, да? — продолжает разглагольствовать он. — Может, у тебя сейчас и нащелкаем? На телефон.
Я опускаюсь на колени рядом с Пашей, зачем-то трогаю его лоб. В голове у меня каша. Не пойму, что делать: звонить врачам или самой гуглить правила первой помощи при обмороках.
Кузнецов наконец отвлекается от своей личной жизни, подходит ко мне.
— Таня, вернись за стол, — раздраженно шипит он. — Я перед кем, вообще, распинаюсь?
Я отшвыриваю в сторону дурацкий пакет с сушками.
— Василий, отстаньте хоть на минуту! Ребенку плохо, а вы все о девках думаете.
Крепкие мужские руки ложатся на мои плечи и до того, как я успеваю что-то понять, оттаскивают меня от Паши.
— Танчик, угомонись. Ничего с ним не будет, — бурчит Кузнецов.
Я брыкаюсь:
— Мы должны привести его в чувства! Мы должны ему помочь!
— На фига? — Кузнецов отпускает меня, разворачивается к Маше, которая застыла у стены как вкопанная. — А ты, девочка, кстати, не хочешь рядом с братом хлопнуться? Ты давай, не стесняйся. Места еще много.
Я смотрю на него с ужасом.
— Вы же говорили, что любите детей.
— Люблю, ага, — подтверждает Кузнецов и грубо треплет Машу за щеку. — Они же такие милые зайчики.
Машка взвизгивает и отшатывается. Кузнецова это ни капли не смущает, он поворачивается ко мне и достает телефон:
— Пойдем сфоткаешь меня. На балконе.
Я пытаюсь возражать, но он все равно выталкивает меня на балкон, захлопывает за нами дверь.
— Василий, пожалуйста, отпустите: мне надо позвонить в скорую, — мямлю я, потрясенная его напором.
Он перестает ухмыляться, смотрит серьезно:
— Танчик, ты совсем, что ли, лохушка?
— Что? Да как вы смеете! — Я задыхаюсь от возмущения. — Я не позволяю общаться со мной в таком тоне.
— Ты не видишь, что тебя разводят?
— Кто разводит? Вы о чем?
Он укоризненно качает головой.
— Прояви уже терпение. Сейчас Паше твоему надоест комедию ломать, он и очухается, — Кузнецов косится в окно. — Вон, кстати, уже шевелится.
Я заглядываю через стекло в комнату. Пашка почесывает нос и чуть ерзает, а потом снова распластывается в прежней позе.
— Упрямый, чертяка! — одобрительно замечает Кузнецов. — Далеко пойдет.
Я даже не знаю, что сказать.
— Ну ты это… Фоткай давай! — Кузнецов передает мне телефон, а потом облокачивается о перила. Немного подумав, он откидывает голову назад и смотрит на меня с легким прищуром. Косит, значит, под мачо.
Я еще раз заглядываю в комнату. Паша опять ерзает — значит, точно притворяется. Наверное, он в Сонькину свекровь пошел, перенял, так сказать, ее штучки.
— Танчик, я жду! — напоминает Василий.
