Женственность - страница 16

деревья на такой лужайке, и открытые камины, и точнейшие часы, и запирающиеся задвижки, и удары гонга, что звучат минута в минуту, и кувшины без сколов даже в комнате гувернантки, и свежие цветы на столе в классной комнате, и ещё много других чудес, которых мне сейчас и не упомнить. Шум пароходных винтов ещё не вполне выветрился у меня из головы, что объясняет сумбурность моего письма. Вы думаете, вероятно, что я попала в дом какого-то Крёза? Вовсе нет; сэр Александр Мюррей считается всего лишь человеком с достатком, а просто дом поставлен на, как они говорят, широкую ногу.

Что меня больше всего поразило, так это постоянное наличие горячей воды и «ранний чай». Неизменные чистота и порядок в моей комнате привели мне на ум французскую шутку о том, что англичане, должно быть, очень грязные люди, раз им требуется так часто мыться. Благодаря своей английской крови, я отношусь к этому терпимо, хотя иногда мне кажется, что и здесь можно хватить через край. Я уже и сама начинаю вздрагивать при виде чернильных пятен, что меня очень удивляет.

Что до «раннего чая», я, правда, думаю, что это самое безнравственное общественное установление – чистая ловушка для слабой плоти, недостойная уловка для ослабления самоконтроля. Это слишком соблазнительно, чтобы устоять и не пасть, – вот в чём дело – я выдерживаю ежедневную борьбу с собой при виде аппетитного подносика с миниатюрным завтраком, который завитая горничная приносит к моей постели, и – к стыду моему – уносит пустым. Смешно притворяться, что я не могу встать, не подкрепившись чашкой чая и хлебом с маслом; вряд ли стоит ожидать, что «ранний чай» будет сопровождать меня всю жизнь, так что это искусственное взращивание привычки к роскоши просто глупо, и всё же…

Но вы хотите знать, как я вообще сюда попала. Позвольте мне вернуться назад в моём повествовании. Путешествие было гладким, это относилось и к Северному морю, и к моей больной. Я очень скоро научилась управляться с ней. Вы, должно быть, знаете, что есть два сорта больных – одни желают слышать, что им лучше, другие же этого не хотят. Моя подопечная принадлежала ко второй категории, что выяснилось при взрыве её негодования, когда я неосторожно выразила уверенность, что морской воздух пойдёт ей на пользу. «Не воображайте, что я не смертельно больна», это было написано у неё на лице всю дорогу. Так что я, конечно, воздерживалась от бодрых замечаний. Она с ревностью следила за всеми болящими, что попадали в поле её зрения. У неё не случилось морской болезни, о чём, я думаю, она весьма сожалела, ведь это дало бы ей такую фору перед всеми остальными. Но ей пришлось удовлетвориться сильнейшей головной болью, в чём никто на борту не мог с ней соперничать. Одна дама с перевязанной щекой вселила в неё некоторое беспокойство, но убедившись, что это была всего лишь зубная боль, она успокоилась; такая банальность, как зубная боль, не могла затмить её собственных исключительных недомоганий. Во всех других отношениях она не причиняла мне хлопот. Пока я уверяла её, что она походит на привидение, она оставалась довольной и смирной как дитя. Даже Ида Ридл справилась бы с ней при этом условии.

В Эдинбурге я передала её бренное тельце родственникам, которые горячо меня благодарили, впрочем, чаю не предложили. А потом… потом… сознаюсь, меня посетило странное чувство, словно я – одна из тех пустых коробок, которые раза два-три замечала болтающимися на воде по пути из Гамбурга в Лейт, и такими они выглядели жалкими и маленькими между водой и небом, так безжалостно оторванными от terra firma (