– Можно?
– Ну, заходи, беглец! – голос Елизаветы Владимировны искрился смехом.
Ванька зашёл и стал у дверей, опустив голову.
– Может, поздороваешься? – сказала она.
– Простите меня, государыня матушка, совсем я дурак стал! – Ванька и ей поклонился в пояс. – Здравствуйте, барыня, дай вам Бог здоровья!
– С возвращением, дружок! – барыня явно была настроена благодушно. – Что ж ты у дверей стал, ровно приковали тебя? Иль меня боишься?
– Что вы, Елизавета Владимировна! – поднял голову парень. – Вы наш ангел на земле, вас ли бояться нам, грешникам!
– Ангел, – вздохнула она. – Поди-ка поближе, дай рассмотреть тебя!
Ванька подошёл к самому столу. Барыня встала, маковка её едва доставала до подбородка крепостного. Она ласково погладила его по плечам, провела рукой по молодой курчавой бородке:
– Полтора месяца прошло, а гляди-ка, как ты возмужал, окреп, в плечах раздался! Даже вырос как будто! Бороду с усами отрастил, ровно русский богатырь!
Ванька залился краской от такого внимания к себе. Бороду с усами он и правда отрастил, но лишь по одной причине: бриться некогда было, да и в деревне у всех бороды были. Мужик без бороды – не мужик. Выросла она русая да курчавая, парень стал ещё красивее с ней.
– Чай, девкам деревенским нравилось целоваться? – озорно прищурилась Елизавета Владимировна. – Может, присмотрел какую?
Ванька покраснел ещё пуще. С девками он и правда целовался, потому что им очень уж этого хотелось, и приятно ему было, чего уж врать, но дальше поцелуев дело не шло. Всё он вспоминал Пульхерию, как она приникла к нему всем телом в купальне, как он потерял голову от нахлынувших чувств и чуть не совершил то, что уж не поправить…
– Нет, матушка, не присмотрел, – только и сказал.
– А работа тяжела была? Я чаю, ты зубы сцепил, упрямец, и помереть решил прямо там, на поле, но не сдаваться?
– По первости тяжеленько было, потом втянулся.
– Так я и думала, – барыня села за стол. – Ты не пасуешь перед трудностями, милый, это самое ценное в тебе. Так вот, – неспешно продолжила она, – жить будешь теперь в комнате рядом с эти кабинетом, чтоб всегда у меня под рукой был. Переселяйся прямо сейчас. В баньку сходи, отдохни, а завтра в восемь будь добр быть в кабинете, Парфён будет тебе науку передавать. Всё ли понял?
– Да, Елизавета Владимировна, всё понял.
– Хорошо. В твоём распоряжении вся книжная премудрость, читай, учись, никто мешать не будет.
– А… – запнулся Ванька. – А как же барин? Ему кто служить будет?
– Это уж не твоя печаль, твоё дело – науку постигать.
– Как скажете, матушка.
– Одежду тебе надо другую, эта в плечах трещит, да сапоги справим. В лаптях да босым ходить не по чину тебе. И вот что, Ваня…
– Что, матушка?
– Поскольку занят ты теперь будешь, нужен тебе помощник: в комнате прибрать, одежду почистить, воды принести. Учить его будешь всему, что сам знаешь.
– Матушка, Елизавета Владимировна, да я сам! – всполошился парень.
– Сам да не сам! – строго сказала она. – Надо так! Не спорь! Лучше подумай, кого из казачков в обучение возьмёшь.
Молнией промелькнули мысли, и Ванька опустился на колени, почти сравнявшись в росте с сидевшей барыней:
– Елизавета Владимировна, ангел вы наш, явите свою милость! – и замолчал, холодея от своей дерзости.
– Ну что такое, говори! – улыбнулась она.
– В той деревне есть семья одна… без кормильца. Отец погиб, три года назад сорвавшись с церкви, которую строил у нас, помните?
