Жертва сладости немецкой - страница 15

– Что, не погостилось у шведов?

– Мы вчера в сумерках вернулись, – сказал Гришка, поднимаясь с колен. – Афанасий Лаврентиевич занемог, велел мне доложиться, но твоя милость изволила почивать.

– Так чем вас шведы напугали, что вы бежали от них сломя голову?

– Они, князь, заключив с поляками мир, впали в великую надменность и теперь требуют вернуть все города.

– Не бывать этому! – вскинулся Прозоровский. – Немедля, начерно, готовь отписку великому государю по сему делу.

Котошихин поклонился и слегка попятился, собираясь улизнуть восвояси, но князь его остановил и вопросил свистящим шепотом:

– Афанасий не удалялся ли с Бенгт Горном, чтобы пошептаться наедине?

– Такого, князь, не было, – сказал Гришка. – Генерал был на седьмом небе от счастья, что уел Афанасия Лаврентиевича Оливским договором. Хотя сами шведы, заключив его, напрямую нарушили двадцать третью статью Валиесарского соглашения.

– Говори, что там такое углядел?

– Согласно этой статьи шведы не имели права заключать мир с Речью Посполитой на условиях, которые вредят России.

– Гляди, какой умник! – неожиданно осерчал Прозоровский. – Того и гляди, из подьячих в великие послы скакнешь. Тут на тебя старший подьячий жалуется, и тебе, Гришка, точно – не сдобровать. Ты зачем Соборное Уложение свечным салом залил и прожёг?

– Помилуй, господине, – рухнул на колени Котошихин. – Я статьи Уложения учу наизусть, а ветер в палатку дунул и свечу опрокинул.

– И что за это с тобой сотворить? – сказал Прозоровский, повернувшись в сторону приближающегося к нему Ордин-Нащекина. – Афанасий Лаврентиевич, какая кара положена тому, кто, пусть даже случайно, испортит государеву вещь?

– Надо у посольского пристава спросить, он ведает, – тихо произнёс Ордин-Нащекин. – А как ты, Гришка, набедокурил?

– Учил Соборное Уложение и залил его свечным салом, – жалобно вымолвил подьячий.

– И что закон говорит о твоём проступке? Ты успел его выучить?

– Бить в батоги, – чуть слышно произнес Котошихин.

– Вот-вот! – обрадовался Прозоровский. – Пиши, Гришка, о своём злодействе отписку судье Посольского приказа, а он пусть отпишет, сколько всыпать тебе палок.

– Беда с нашим правосудием, – поморщился Ордин-Нащекин. – По всякому пустяку надо затевать переписку с Москвой.

– Книга многих рублей стоит, – нравоучительно произнёс Прозоровский. – Надо установить, какой ей нанесён урон, от этого и наказание виновнику будет учинено. Может его заставят продать свой двор на Москве, чтобы восполнить урон государевой казне.

Послы начали беседовать о тонкостях юридической стороны Гришкиного проступка, а тот стоял перед ними и трепетал, как осиновый лист на сквозняке. Наконец, Ордин-Нащекин над ним сжалился и прогнал в подьяческую палатку, где его ждала письменная работа. Прозоровский настаивал на том, чтобы проступок не остался без наказания.

– Не спорю, – сказал князь. – Гришка начитаннее и грамотнее других подьячих, но скрывать это дело не следует, чтобы не потакать остальным.

– Возьми это дело, князь, на себя! – сказал Ордин-Нащекин. – А я уже ударил великому государю челом, чтобы отставил меня от посольской службы.

Прозоровский был в послах с Ордин-Нащекиным уже более двух лет, и решение товарища его обескуражило, ибо князь в великие послы был назначен не по уму, а из-за своей величавой представительности и высокородства, и всеми посольскими делами ведал Ордин-Нащекин, а князь любил покомандовать стрельцами, поваром и насквозь продудел придвинские дубравы роговой музыкой своей псовой охоты, с которой никогда не расставался. И, тем не менее, Прозоровский вполне серьёзно полагал, что все посольские дела вершил только он, и всё своё свободное от охотничьих забав время посвящал сочинению многословных, велеречивых писем царю, которые Алексей Михайлович уже давно не читал, а бросал мимо стола, откуда они попадали в руки придворного кукольника, мастерившего из клееной бумаги и обрывков ткани кукол и забавных зверушек, игрой с ними увлекались не только малые дети царя, но и простодушная супруга русского самодержца Мария Ильинична.