Жестокие принципы - страница 46

– А так?

Отрицательно мотаю головой, потому что не могу выдавить и слова, шокированная представлением. Неосознанно тяну к нему ладонь, но вовремя вспоминаю, кто передо мной, и одёргиваю саму себя, дабы не совершить непоправимую ошибку.

– Потрогай, если хочешь. Если можешь.

И я трогаю. Неровные, грубые шрамы, будто кожу стягивали с силой наспех, рвали края и снова соединяли, оставляя уродливые, тугие рубцы, превратившиеся в нечто ужасное и неприятное. Но то, к чему я прикасаюсь, не вызывает отвращения или желания убрать руку, наоборот, плавно веду по изогнутым рубцам, ощущая кончиками пальцев плотные бугорки, похожие на волны. А когда добираюсь до области сердца, расправляю пальцы, чувствуя, как отдаётся в ладонь каждый тяжёлый удар, а горячая кожа обжигает мою.

Минута, которая переворачивает мой мир и заставляет прочувствовать мужчину, который позволил приблизиться, открывшись, а подняв голову, встречаюсь со взглядом, от которого ноги подкашиваются. То, как он смотрит – с надеждой и тоской, – вызывает желание приблизиться и заключить грозного мужчину в объятия.

И всё же я помню, кто передо мной, поэтому совершаю попытку отстраниться, но Островский делает шаг первым и прижимает внушительным телом к стене. Надсадно дышит, находясь в жалких сантиметрах от моих губ. От него пахнет алкоголем – дорогим, благородным, с ощутимыми нотками лайма. От Ромы всегда несло омерзительным пойлом, вызывающим тошноту.

Секунда, две, три… Бесконечное тиканье в застывших стрелках кажется вечностью, когда Парето прикасается сухими губами к моим, неторопливо завоёвывая территорию. Я на грани обморока от осознания, что он меня целует. Мужские ладони ложатся на талию и ползут по спине, прижимаясь плотнее, и вот уже он действует смелее, заигрывая с моим языком и проникая в рот глубже. Отвечаю, не в силах прервать затягивающее мгновение, позволяю попробовать меня и в то же время нахожусь словно в бреду. Отрывается от моих губ, позволив сделать полный вдох и паузу, которая так необходима. Его пальцы гуляют по моему лицу, очерчивая скулы, губы и спускаясь по шее к декольте. Мурашки возникают на месте тёплых дорожек, которые оставляют его прикосновения, и превращаются в мелкую дрожь.

Будто Островский застыл в ожидании, но моего разрешения не требуется, а отказ он не потерпит, настояв на своём. А затем понимаю: меня здесь быть не должно и лишь волей случая я та, что оказалась в этот вечер рядом с ним. Решаю не я – только он.

Бродит пустым взглядом по моему лицу, пальцами оглаживая спину, резко наводит фокус, встряхивая головой, и впивается в мои губы. Покусывает и тут же зализывает мягкую кожу, врывается в мой рот, проталкивается языком и отступает, проводя языком по самому краю. Жадно и страстно присваивает, подавляя остатки моей воли, и прижимает вплотную, позволяя почувствовать своё возбуждение.

От мысли, что я могу вызывать желание у Островского, голова идёт кругом, а руки, взметнувшись вверх, оплетают мужскую шею. Зарываюсь пальцами в густые волосы и позволяю себе тонуть в нём, откидывая голову назад и подставляя шею под горячие губы.

Молния платья ползёт вниз, и через секунду кусок ткани падает к ногам. Меня берёт в плен смущение: старенькое, застиранное нижнее бельё, давно потерявшее первоначальный цвет, должно его шокировать. На миг отстраняюсь, но Парето подхватывает меня на руки и несёт на кровать, укладывая поперёк. Расталкивает мои бёдра и, вклинившись между ног, нависает сверху. Грубо стягивает мои волосы на затылке и грязно целует, вытворяя у меня во рту экстремальные кульбиты так, что я едва успеваю отвечать. Застёжка бюстгальтера расходится, и Островский оставляет мои губы, чтобы припасть к груди. Посасывает острые вершинки, ощутимо прикусывает и тут же слегка дует, вызывая умопомрачительные ощущения. Каждое касание – разряд, каждый укус – маленькая смерть.