Действие алкоголя давно нейтрализовано работой на кухне, но сейчас чувствую себя пьяной и плывущей по волнам давно забытых ощущений. Женщине противопоказано длительное одиночество, в котором она вянет, сгибаясь под тяжестью жизненных проблем, ежедневных забот и тягостных мыслей. Моменты забытья помогают не сойти с ума, а если этот момент сводит с ума жадными поцелуями и крепкими объятиями, необходимо поддаться искушению.
Большие ладони пропадают, и я открываю глаза, чтобы увидеть Островского, который стоит на коленях между моих ног. Сводит их вместе и, обхватив лодыжки, поднимает, чтобы стянуть бельё и вернуть в исходное положение. А затем встаёт, чтобы раздеться самому, представив мне себя обнажённого. Жадно скольжу взглядом по его телу – сильное, упругое, подтянутое. Если бы не шрамы, покрывающие торс, я бы сказала, что Константин Сергеевич идеален.
Моё внимание притягивает мужской орган, по которому Парето одним движением раскатывает презерватив, и его значительные размеры. Вновь нависает надо мной, завладев губами и возвращая в состояние морока, который позволяет делать с моим телом всё, что взбредёт ему в голову. Сейчас, когда тяжесть спускается к низу живота в ожидании разрядки, сама тянусь к нему, не выпуская губы из плена и утопая в прошивающих насквозь эмоциях.
– В глаза. – Голос не повысил, но по телу проходит дрожь, призывая подчиниться.
Подаётся бёдрами вперёд, проникая членом медленно, короткими рывками, растягивая и подстраивая под себя. Входит до основания и замирает, позволяя прочувствовать его и привыкнуть к размеру, но я чувствую пульсацию внутри лона, призывающую к действию. Веду ладонями по его плечам, чтобы сомкнуть на шее, но Островский опережает и, закинув мои руки над головой, сплетает наши пальцы и начинает плавно двигаться. Выходит полностью, оставляя противную пустоту, и врывается членом до основания, вызывая мои стоны. Глаза закатываются от волн удовольствия, но не смею ослушаться и смотрю в его глаза. А потом понимаю: ему плевать на любую из эмоций, которая отразится на моём лице, не потерпит Константин Сергеевич лишь одной – отвращения.
Он, как и любой другой человек, желает той самой правды, в которую, по его словам, не верит, а в моём случае – правда в глазах. Если человек противен, скрыть подобное трудно, а в момент получения удовольствия невозможно.
Именно поэтому, вбиваясь в моё тело усиленными толчками, он не выпускает из вида моё лицо, упиваясь тем блаженством, что отражается на нём. Обхватываю его торс ногами, упираясь пятками в поясницу, и выгибаюсь, позволяя проникать члену глубже. Глаза всё же закрываются, когда я бурно кончаю под ним и трясусь, словно в агонии, сжимая тугими стенками толстый орган. Он позволяет мне насладиться сладкой эйфорией, а затем поднимает, усаживая на себя сверху, и быстрыми толчками врывается снизу. Подстраиваюсь под его темп, упираюсь ладонями в плечи Островского и насаживаюсь на его член, подскакивая выше и резче, пока он не кончает, заглушив короткий стон глубоким поцелуем.
После второго оргазма, не менее сильного, чем предыдущий, не могу отдышаться, пока сердце лупит по рёбрам, медленно успокаиваясь. В этот короткий момент, пока тела, покрытые испариной, остывают, оставляю нежные прикосновения на его губах, радуясь взаимности. Это было настолько незабываемо и горячо, что внутри меня ликуют тысячи барабанов, вознося на пик блаженства.
