– Аркадий Николаевич, – тихо попросила Даша, – объясните же… что вы придумали?
Он улыбнулся.
– Я не так глуп, чтобы срывать вас с места, не дав надежды взамен. Александра Андреевна, Дарья Сергеевна, я все придумал. Вы пойдете на восток, в Оренбург. Там сейчас регулярные войска белой армии… У Врангеля служит мой школьный товарищ, Борис Обухов. Я точно знаю, что он в Оренбурге, потому что неделю назад получил от него весточку… через верных людей. Ася… вы пойдете к нему. Скажете, что от меня, он поможет. Борис очень обязан мне, он не сможет отказать, и потом… – он смутился на миг, – мы обещали друг другу. Письмо я вам, конечно, дать не могу – оно погубит вас в случае неприятности. Но вы возьмете вот это…
Он вытащил из кармана серебряный портсигар.
– Эту вещь Борис должен узнать, она принадлежала его деду. А у него, – тут он опять чуть смутился, – осталась моя серебряная ложечка. Глупость, конечно, мальчишество, но пригодилось вот. Борис вам поможет, обязательно поможет.
На секунду Аркадий запнулся.
– Сейчас вы выберетесь на большак, – продолжал он, роясь в карманах, – и сможете уехать на первой попавшейся подводе. Вот тут, – он вытащил сверток, – деньги, хлеб и хлебные карточки. Хлеб – для вас, а остальное… как придется. Только будьте осторожны в пути, прошу вас. И… вот еще что.
В руках его блеснул металл маузера.
– Это мой, личный. Держите.
– Аркадий Николаевич…, – прошептала я потрясенно.
Твердой рукой Даша взяла маузер и деловито спрятала в карман юбки. И – поклонилась Аркадию, низко, едва не до земли.
– Спасибо вам, – сказала она. – И простите меня. Я считала вас…
– Сейчас это не важно, – оборвал ее Аркадий. – Совсем не важно.
Он повернулся ко мне.
– Александра Андреевна… Ася… – тихо сказал он.
Маска жесткого и бесстрашного командира слетела с его лица, и стало оно совсем детским и очень мягким, дрогнули губы. Я протянула руку и погладила его по щеке, ужасаясь собственной смелости. Пахло сухой травой, оглушительно трещали цикады.
– Аркадий Николаевич, я люблю вас, – сказала я так же тихо и просто. Почему я не сделала этого раньше?
– Я тоже, – прошептал Аркадий, сжав мою ладонь. – Я люблю вас, Ася. Простите меня.
– За что?
Он махнул рукой.
– Теперь неважно… Вам пора уходить, Ася.
– Мы увидимся? – прошептала я.
Он пожал плечами.
– Не знаю. Может быть. Когда все это закончится. Когда мир вернется с головы на ноги. Когда… – он умолк и отвернулся на секунду, а когда повернулся вновь, глаза его странно блестели. – Прощайте, Ася, родная моя.
– Я буду молиться за вас, – сказала я.
– Не надо. Я не верю в Бога. Можно я поцелую вас на прощанье?
Он склонился к моим губам, и время перестало для нас существовать. А когда вернулось вновь, Аркадий осторожно выпустил мои руки – и пошел прочь, не оглядываясь, по заросшей колючими кустами балке. А я стояла и смотрела ему вслед.
Подошла Даша, взяла меня за руку.
– Идем.
Еще не поздно было рвануться за ним, окликнуть, остаться – навсегда, на всю жизнь, одну на двоих, пусть даже недолгую – лишь до рассвета, за которым наступила бы медленная смерть без него длиною в десятки лет.
Нужно было уходить.
Еще не поздно было остаться.
А я стояла и смотрела ему вслед.
Октябрь 2007 г., апрель 2008 г.
Карточки
Мне было шесть лет, когда началась война,
Все четыре военных года мы с мамой прожили в небольшом городке, затерянном в удмуртских лесах. Нас эвакуировали из Москвы в октябре сорок первого – как раз тогда, когда ушел на фронт отец, врач-хирург, работавший в одном из военных госпиталей Москвы. Мама моя, терапевт, тоже получила повестку. Но девать меня было некуда, обе бабушки наши остались в захваченном Минске, и мама пошла к военкому. Подробностей я не знал, конечно, да и не интересовался по малолетству. Мне тогда все было игрой – и тяжелая, холодная дорога в санитарном поезде до Ижевска, и чужой город, и новое жилье. Только письмо из воинской части о том, что отец пропал без вести, разбили эту игру, превратили ее в жизнь, а слезы мамы навсегда развели в моем понятии слова «война» и «игра». С той поры я перестал играть во дворе с мальчишками «в войнушку».
