По дороге в Можайск и из Можайска в Москву, а там – к Павелецкому вокзалу, он предался воспоминаниям о детстве, о родителях и брате, о тёте Поле. Трудная у них была жизнь. Но он никогда не слышал от них нытья, которое «в моде» у некоторых сегодняшних молодых. Сильнее они были что ли? Может, и сильнее. Ведь за их плечами – война.
К воронежскому поезду Юрий Григорьевич, как он и надеялся, успел. Вагон оказался полупустым. В его купе был только единственный попутчик, да и тот выходил на первой же остановке. Разговор с ним не получался – в основном, по вине Юрия Григорьевича: он всё еще оставался в своих раздумьях.
Оставшись один, Юрий Григорьевич прилёг на полку. Он знал, что уснуть ему не удастся, но всё же попытался это сделать. По давней привычке заставлял себя не останавливаться на какой-то мысли, сразу же переходить к другой, потом к третьей, четвёртой… Но сон не шёл.
Почувствовав боль в груди, Юрий Григорьевич подумал: «Что-то неладно у меня с сердцем стало… Надо на днях в поликлинику сходить, давно я у врачей не был…»
Отвлекая себя от этой боли, он стал прислушиваться к стуку вагонных колёс. Когда поезд, затормозив на полустанке, начинал ускорять свой бег, они, колёса, как послышалось Юрию Григорьевичу, отстукивали: «Жи-ить долго, жи-ить долго, жи-ить долго…». Когда же скорость была полностью набрана, то в их стуке слышалось чуть-чуть иное: «Долго жить, долго жить, долго жить…»
«Почему одни люди живут долго, а другие уходят рано, не успев нарадоваться и настрадаться? – задумался Юрий Григорьевич.
И неожиданно понял: «Мама жила долго, радовалась и страдала за своего мужа, моего отца, который умер, едва выйдя на пенсию… Брат Борис жил за девочку Настю с красивой светло-русой косой… А я живу за свою сестрёнку, оставшуюся вместе с Настей в том кровавом погребе…»
А сердце всё болело и болело…
К утру он стал забываться. Ему привиделся тот самый погреб. Там собрались все: и он сам, и его маленькая сестрёнка, и брат, и мама, и отец, и тётя Поля. Было страшно. Мама испуганно просила: «Боря, приглядывай за Юркой!». Отец без конца повторял: «Я твой папа… я твой папа…». Тётя Поля обнимала его и рыдала: «Сыночек мой, сыночек!». Брат громко кричал: «Коса, коса!». А сестрёнка, лица которой он почему-то не видел, звонко просила: «Долго жить! Долго жить! Долго жить!».
Внезапно он отчётливо ощутил запах бензина и стал задыхаться. Ему захотелось открыть – то ли дверцу погреба, то ли окошко вагона. Он попытался подняться, но увидел большой огненный шар, катящийся прямо к ним всем. Его охватил ещё больший испуг, и он инстинктивно прикрыл своим телом сестрёнку. Тут же почувствовал, что их прикрыли – все вместе – и мама, и брат, и тётя Поля. Он уже не мог вздохнуть. Хотел, но не мог. Огненный шар обрушился на них со всей своей обжигающей силой. Юрий Григорьевич понял, что шар поглотил навсегда – и его самого, и родных ему людей.
В последние секунды перед этим «навсегда» в окончательно затухающем сознании Юрия Григорьевича вдруг промелькнуло: «Есть только миг между прошлым и будущим…»
А вагонные колёса всё продолжали отстукивать: «Долго жить, долго жить, долго жить…»
Поезд приближался к Воронежу.
