С утра до позднего вечера над поляной был слышен шум веселых детских голосов, сопровождающий всяческие игры и озорство.
Со стороны поляна казалась беспорядочным скоплением детей. На самом деле здесь существовал строгий, хотя и не писаный закон. Все играющие были объединены в возрастные группы. Сруб принадлежал мальчишкам 10—12 лет.
Закон этот почти никогда не нарушался. Правда, был один курьезный случай.
Первоклассник, маленький ростом мальчик с большими черными глазами, щупленький, говорливый и озорной, явился к срубу в новенькой форменной фуражке. На эмблеме, в самом центре, красовалась буква «Ш» – школьник.
«Швед, швед», – начали дразнить мальчишку старшие ребята. Мальчишка насупился и молча, полез по неубранным еще лесам сруба на стену. Он забрался на самый верх, лихо прошел по балке и уселся на ее середине, словно на коне.
«Сами вы шведы, – гордо огрызнулся он с чувством превосходства высоко сидящего человека, – кто пройдет по балке, как я. Эх, вы, трусы!».
Чернявый, тощий, длинный и какой-то угластый мальчик с очень круглой кличкой «Ляка» не спеша, подошел к срубу, ловко взобрался на стену и в три шага по балке очутился возле первоклассника. Он снял с его головы фуражку, прежним путем, ловко балансируя руками, как канатоходец, сделал поворот назад, спрыгнул со стены внутрь сруба. Укрывшись в его углу, он помочился в фуражку, прежним путем добрался до мальчугана и напялил мокрый вонючий картуз на голову, так, что скрылись лоб и уши.
«Не хвались, швед», – посоветовал он.
Моча текла по волосам, шее, за воротник. Мальчик плакал. Поляна хохотала.
Эта поляна словно с холста Куинджи – ромашковая поляна на опушке леса. Коротенькая июньская ночь. Странно, но еще заливаются соловьи, хотя, кажется, им пора сесть на гнезда. Беседка на опушке, рядом неширокая речка горбится черной водой, дорога с уснувшей пылью бесшумно вбегает на деревянный мост. Смуглая, черноволосая, тоненькая девушка и молоденький паренек с густыми непослушными вихрами, обнимающий ее стройный стан. Им хорошо! Молодость! Любовь! Нежность! Кажется, будто время остановилось, будто они только и существуют в этом мире: он, она, опушка, беседка, поляна в ромашках да черная вода речки. Поляна слушает их шепот, биение их сердец в ночи…
Но нет, время неумолимо бежит вперед, и вот, та черноволосая девушка давно уже стала полной, раздражительной мамашей. Жаль, но в жизни ей не очень повезло. Отец ее доченьки оказался скверным человеком, точнее «вором в законе». Он все больше по тюрьмам да по зонам. Не стала она ждать его, выскочила замуж второй раз за первого встречного мужичка, тихого, беззлобного, но за горького пьяницу. Получит муженек получку, придет домой поддатенький, жена выгребет у него из карманов оставшиеся деньги и завтра выгонит вон, а в следующую зарплату опять приголубит и оберет.
Да и поляна теперь уж не та: ромашки повывелись, речка обмелела, беседка разрушилась, а вихрастый мальчишка уехал, стерся из памяти.
Небольшая, укрытая ото всех ветров поляна в чаще Варяжского леса, та, что по весне благоухала ландышами, теперь пожелтела и лишь редкие осенние цветы вспыхивали искорками в увядающей траве. Стояла та короткая, но прекрасная пора, что зовется бабьим летом.
– Тебе хорошо со мной? – спросил он.
– Да, очень хорошо, любимый, – ее зеленые миндалевидные глаза улыбались.
– Вот видишь, это все моя родина: мой лес, моя маленькая милая речка.
