Житие святого Глеба - страница 41

При виде подруги испуг мадам Кошкиной сменился потоком рыданий и слез, которые лились как из прорвавшейся плотины. Как ни странно, этот поток не вызывал у Александры Васильевны ни малейшего сочувствия. Оно появилось только тогда, когда на пороге комнаты возник длинный дряблый чиновник, который кричал старческим дребезжащим голосом:

– Что это такое? Акулина! Соня! Господи, куда вы запропали? Я болен.

«Супруг» – поняла гостья.

Появившаяся Акулина, которая ввела Александру Васильевну в ворота рая, усовещивала господина Кошкина:

– Дайте вы ей с барышней повидаться…

Но Кошкин был непреклонен и взывал к соблюдению семейного порядка:

– Что за барышня? Какая барышня? Зачем мне барышня?.. Я болен… Меня баба сглазила… Господи! Все растворено… В доме посторонние люди шастают… Да сделайте милость… Софья! Спрысни!.. Спрысни, ради Христа!

Гостья осмелилась незаметно войти в другую комнату, а из нее бегом бросилась к выходу, роняя в темном коридоре корытца и тазики и тем усиливая шум и гвалт, охвативший рай мадам Кошкиной.

Десятиминутное пребывание в этом раю осталось в памяти Александры Васильевны на всю жизнь. И, пожалуй, определило ее дальнейшую судьбу. «И это любовь? – думала она, возвращаясь домой. – И это удел женщины? И в чем смысл всей этой бессмыслицы? Неужели нет выхода из этой духовной окаменелости? Акулина-то, наверное, права: «Кабы дело какое было…»

Нет, «райская жизнь» не по мне, решила она, сидя с книжкой в саду возле дома. Мысль о необходимости для человека, для женщины в том числе, дела прочно засела в ее голове. Грош цена всем велеречивым разговорам о женской эмансипации, если женщина не имеет возможности приносить людям пользу своим трудом. И только теперь в Александре Васильевне пробудилась жалость к своей подруге, которую, считала она, необходимо вернуть в дорайское существование, в то время, когда она была розовощекой, с осмысленным взглядом, с интересом к жизни девушкой.

Это стало ее первым делом. Она вновь съездила в Кошкин дом и, невзирая на все трудности, увела Соню с собой. Но самым трудным в деле мадам Кошкиной было не формально увести ее из семейного гнезда, а вызволить «царицу» из плена внутреннего рабства, пятилетнее пребывание в котором убило в ней малейшие попытки самостоятельно мыслить, принимать решения. Да, оказывается, «царицы» тоже бывают рабынями.

На каждое предложение Александры Кошкина твердила одно и то же: «А что скажет муж? А как к этому отнесется Павел Иванович? Я не могу сделать это без разрешения Павлика».

Александру Васильевну смешило это «Павлик», которое никак, на ее взгляд, не подходило к человеку с визгливо-дребезжащим голосом и бабьей суетливостью. Он менее всего был похож на владыку, но вот стал же им, превратив за пять лет полное жизненной энергии существо в безмолвную рептилию.

Кухарка долговязого чиновника на второй день после исчезновения «царицы» каким-то образом нашла беглянку. В том же самом наряде, в котором была в Кошкином доме, она появилась на пороге жилища Александры Васильевны.

– Велено вернуться! – коротко заявила Акулина.

Соня молчала.

– Она никуда не пойдет! – решительно заявила Сонина подруга.

– Супруг желает возвращения, – настаивала кухарка. – Он хочет с законной женой пить чай…

– А она никуда не пойдет! Она будет жить здесь, – еще решительнее заявила подруга потерявшей дар речи Сони.

Однако перелом в баталию внес тоже нежданно появившийся на пороге законный супруг Сони. Его визгливый голос сразу же привлек любопытствующую публику, которая оказалась отнюдь не на Сониной стороне. Александра Васильевна принуждена была сдать позицию, зарезервировав у Павла Ивановича право на встречи с подругой. Наперекор брюзжанию «Павлика» подруги стали встречаться чаще. Пользуясь его отлучками в должность, послеобеденными снами, они пестовали собственную самостоятельность и последовательно укрощали Павла Ивановича. Не проходило дня, чтобы Соня не ночевала у Бараевых. Возвращаться домой ей стало так же противно, как школьнику выполнять домашнее задание.