Исполком «Народной воли» видел два выхода из создавшегося положения, которые и предлагал царю: «или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, исполнительный комитет обращается к вашему величеству с советом избрать второй путь. Верьте, что как только верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести, вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполнительный комитет сам прекратит свою деятельность, и организованные около него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам и которое практикуется нами только из печальной необходимости».
Исполком требовал от верховной власти политических свобод, общей амнистии по всем политическим преступлениям прошлого времени, «так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга», созыва представителей от всего русского народа «для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями».
Ближайшие же к этому событию дни показали, что верховная власть пошла проторенным путем.
И со многими из своих недавних гостей Александра Васильевна встретилась в последний раз третьего апреля 1881 года на Семеновском плацу. Она видела все, что происходило на эшафоте. Видела спокойную смерть Софьи Перовской и других «цареубийц».
Александра Васильевна рыдала, что-то говорила вслух, за что одни ее толкали, другие заступались. Едва уцелела в давке.
Домой приехала на извозчике, без кровинки в лице, тряслась от нервной лихорадки…
Глеба Ивановича дома не было. Первого марта, через полчаса после взрывов на Екатерининском канале, его посетила Вера Николаевна Фигнер.
О чем они говорили, я не знаю. Но Глеб Иванович сразу же надолго исчез из Петербурга…[3]
Казнь на Семеновском плацу осталась в памяти Александры Васильевны на всю жизнь. Она изменилась даже внешне.
Потускнели глаза. В них уже редко пробивался озорной огонек. Но появилась печать постоянной озабоченности то ли своей судьбой, то ли судьбой Глеба, который ходил по лезвию ножа. Вскоре исчезла из ее жизни и Вера Николаевна Фигнер, арестованная вслед за расправой с народовольцами. Узнав об ее аресте, Глеб рыдал, как осиротевший мальчишка.
Исчезла порывистость движений. Они стали замедленными, будто прежде чем что-то сделать она постоянно задумывалась над этим.
Появилась не свойственная ей раздражительность, даже в отношении к детям.
С Александрой Васильевной я впервые встретился летом 1872 года на даче Михайловских в Гатчине, куда меня, встретив на улице, затащил старый приятель Николая Константиновича по Горному институту, которого все в журналистских кругах звали Бобошей. Имени его, по-моему, достоверно никто не знал. Работал Бобоша корректором в газете «Гражданин». А звали его так потому, что он был заикой и, когда начинал волноваться, любое слово начинал с «ббо». С ним однажды был курьезный случай. Встретил он на улице Боборыкина, с которым был знаком, и решил поздороваться. Авторитетов он никаких не признавал, к этикету приучен не был.
