Но вместо доброго слова в ответ он услышал: Тю! Шо за божевильный москалик у нашу станицу забрел? Ты де был, коли тут усе вогнем полыхало! Але твоя молитва дождь нагнала!
Моя- ответил Прохор и здоровенные мужики в казачьих одеяниях подняли его на смех.
Тоби годкив то сколько, парубок? – тыкал в него пальцем есаул и неустанно ржал поучая: Молоко то ни подсихло, а вин мени в усни бэре! Да шо ты бачив про Бога. Вин то далече… А вот сила мужицка краше, да вам людины- вот Бог, да степ широка.
Не богохульствуй! – прервал его старый казак и сказал: Ти их дурней не слухай! У них же дурь к башках не выветрилась. Свадьба тут у нас вчора бува. Вот и ще буянят! А вогонь це казаки баньку для молодых зробили, а вона казацку удаль не выдержала, да полыхнула. Хата молодых, да ще с десяток хат пепелищем и стало…
Прохор опустил глаза и немного помолчав сказал: Горе конечно… Я можливо и я на шо сгожусь… Мене работа нужна! Путь дальний держу! И хлеб на свое пропитание я всякой работой добываю.
Похвально- сказал черноусый старый казак, а Прохор поклонившись поведал о том, куда лежит его дорога.
Пийдем! – ответил ему казак и пояснив, шо с пожарищем казачки молодые сами управятся, повел его в стойло.
Вот почистишь, коников до речки сводишь, да соломы им свижой из сарая настелишь, овса насыпешь и двор подметешь… Да птицу покормишь и сейчас и к вечеру… – будэ тебе и еда и ночлег…
Прохор кивнул головой и молча принялся за работу. К закату солнца, когда работа была сделана и получено вознаграждение в виде сдобных лепешек, крынки молока и большого куска жареной на костре говядины Прохор выпив молока с хлебом, аккуратно сложив еду в суму и прилег отдохнуть в сарае на сене, вместе с гусями и петухами, что ворковали, что деля между собой, так громко, что казалось уснуть тут невозможно. Да, только не тому, кто устал от работы! В полудреме он шептал молитву… А потом уснул, не заметив, что хозяин закрыл двери…
Проснувшись, наверное больше по привычке, что вырабаталась во время дороги, а не оттого, что выспался, он услышал сначала громкий собачий лай, потом еле слышное повизгивание и шепот возле самой двери сарая:: А я те грю тут вона! Где ж ей были то и куды еще бежать, как не к казакам, что сами себе волю прописали. Вон их старый дурень атаман не ляхам не присягнул, не царёву войску и живет не хуже графа..
Думаешь не догадались, кто им баню поджег? – вступил в разговор другой голос
Неее! – ответил первый- Они же на ногах не стояли! Эх, жалко часу не хватило, чтоб огонь на конюшни перекинулся… Я бы своего Буяна из сотни лошадей сразу узнал…
Тихо, Степан! Подпалим этой сарай. Атаман, как с дому выскочит. Мешок ему на голову и души! Души, гадюку, пока не признается, в воровстве коней из гарнизона…
Може асе ж не вони, а и в правду цыгане! – засомневался третий голос и тут в сарае, где затаился Прохор пахнуло дымом и полыхнули бревна.
Бесы! – заорал Прохор и ухватил вилы, что стояли возле запертых дверей сарая, поняв, что заперт снаружи Вонзив их в тонкие доски
двери и выломав одну доску, теми же вилами и руками он стал ломать другую доску.
Трое служивых колошматили во дворе старого атамана, накинув мешок из под муки на голову. В доме истошно кричала видимо атаманова жена.
Наконец выбравшись наружу Прохор заголосил почти детским голосом: Ироды! Коней ворованных ищите, а другую живность губите! Поначалу спросить у казачков за коней своих не изволили, а беспредел чините. Вы же слуги царевы и народ с вас спросит ежои не правы, а ежли правы, то начало начал слово. Не по божьи- суд над невинным чинить!
