Некоторые говорили,будто он нежить жрёт, которая оторвалась от стаи, да ненароком забрела в ого обитель. Эти сказки народ рассказывал для своего спокойствия, чтобы думать, будто если границы болотного Царя они не нарушают, так и есть их не за что. Потому, может, и не трогает он их, что его суверенитет не нарушен.
Однажды в своё время и Василя дед научил жаб у Водяного выпрашивать для благостного пропитания. Василь же никогда с водяным не встречался, но старик выпросил у болотного Царя помощи своей родной детине, чтоб с голоду не извёлся. Царская болотная натура поначалу противилась, но не из вредности, а статуса ради, но потом он его уболтал. А уговорить дед любого мог своими сказками да прибаутками. Умом и проницательностью он всегда славился, и мозг у него был твёрдым, не разжиженным вовсе. А чего нечисти-то ещё надобно было? Чтоб веселил её кто-то, да скрашивал туманную, одинокую, болотную жизнь.
Хоть деда и не стало, а жабами Василя болотный Царь одаривал. Бывало, придёт Василь к болотине, запоёт песню, то грустную, мочи нету, то весёлую, что аж кровь разыграется по всему телу, всё как родичь научил его. Тогда Водяной и скомандует жабам бежать к нему. А Василь тут как тут, ухо востро, наготове с камнем больши́м. По головище жабьей тарах! И спит она вечным сном. Делай запасы, да не кручинься.
Так нравилось Василю петь для водяного, что иной раз просто приходил к нему, когда совсем скука одиночества и непринятия людского распирает его душу. А в песне оно-то как? Душенька развернётся сначала, а потом свернётся и становится всё же легче. Водяной радовался, но жаб больше не давал. Мог куст съедобной болотной ягодой показать и хватит с певца. Но и того было много Василю. Счастье пронимало всё его нутро, будто радость от соития понимающих.
Вот такую дружбу он и вёл с Водяным, хотя ни разу и не показался перед ним, окаянный. Может, стесняйся? Но Василь не обижался, всё равно ходил к болоту. Там тихо было и спокойно. Людишки эти надоедливые, со своими злобными глазищами его не видели, и от этого уже легче становилось.
Дед помер зим шесть назад, и Василь совсем один-одинёшенек остался. И поговорить не с кем. Сумасшедший учёный раньше деда преставился. И не было никого, с кем бы можно было пообщаться о небище огромном, да о лесе, болоте, нечисти.
Сталкер, Дурило, был неразговорчивый. Тоже от людей прятался, не застанешь его. Изредка в посёлке появлялся. Ещё что-то приносил из города, что мог урвать. То принёс одежду какую, выменять на еду, ведь сам на полях не работал. Куда ему? Не той он породы был. Его тоже люди не любили, но терпели и лебезили перед его сусалом, так как носил он всякую невидаль из городских окраин.
Как он целым возвращался, не известно. Много кто из сталкеров рано или поздно оставался в неизвестности навсегда.
А Дурило Чёрт не брал. Носил он и впрямь невидаль, да только была она непригодна в большинстве своём для хозяйства. Так принёс он какую-то дрянь из стекла и металла, что ничего не делала. А на ней были кнопочки. Вот долго её все рассматривали, тыкали, тыкали, и что-то там даже засветилось, но так и погасло. Люди только рукой махнули, а кто-то даже разбил штуковину со злости. Вот такая она, людская зависть, хоть не зная, что это, а сломать, чтоб никто не мог диву дивиться.
А ещё, однажды, принёс Дурило какие-то шапки чудны́е и большие толстые одежды. Шапки были твёрдыми, на всю голову, а одежды не горели, как выяснилось опытным путём. Тогда-то всем стало понятно, что можно в энтой одежде и огня не бояться, а тушить костры, да пожары, которые иной раз в сухое лето норовили спалить посевы. Дурило тот раз на всю зиму гречихой обеспечен был. Спасителем его обозвали и песни воспевали, желая здоровья и всяческих благ.
