А ещё как-то раз приволок он трубу, странную такую, изогнутую. Никто ей ладу дать не мог, пока не додумались подуть в неё, и повалил оттуда страшный звук. Так и оставили эту трубу на собрания, чтоб гомон людской усмирять, уж очень народ боялся этого звука. Был он неестественный для селения и напоминал ночные лесные рëвы, жуткие и жалобные. А один придумщик стал воронам на трубе играть в поле, чтоб они перестали посевы клевать. И получилось! Птицам сей гомон был противен, и они улетели в другие края до самого обеду!
Много чего Дурило попритаскивал. Не всё имело практическую пользу, но интерес вызывало. Даже наш управитель любую не важную вещь обменивал да прятал в свои богатые погреба. Так сказать, потомкам для знания прошлого, как он говорил. Но все-то знали его, как облупленного. Жадный он был, до одури, вот и хапал всё, что плохо лежит.
Бабам местным таскал Дурило тряпки городские, отчего те с ума по нему сходили и ластились к ниму, чтобы только ещё что принёс. Кто своим борщехлебкой заманивал, кто постелью. Так что Дурило никогда в обиженных не ходил. Но люди его раздражали. Поэтому долго на месте не сидел.
Деда он по молодости брал с собой раза три, но потом и дед стал хилым, и Дурило больше сам хаживать стал по невиданным местам. Может, от жадности, а может, от страха, что съедят его с немощным стариком быстрее. Ведь дед уже своё отбегал и по параметрам на спортсмена не тянул.
Василя Дурило знал, и по-отечески иногда приносил ему болтики да винтики. Интереса детяческого ради.
Отца и мать Василь не знал, дед говорил, что огненная горячка их перебрала, а как внука от сей заразы пронесло и не заболел он, одному высшему известно. Эпидемия цельная приключилась в то время. Болел каждый второй. Жар такой шёл по телу, что печи не топили поздней осенью. В то время горячка многих забрала. Так, дед и вырастил внука, заменив отца и мать.
Когда старик преставился, Василь уже взрослый был. И взяла его с того моменту тоска ужасная, грудь раздирающая. Никогда так плохо не было ему. Поговорить не с кем. Люди со своими интересами совсем другого внутреннего склада были. Их всё одно волновало, сколько в погребе снеди, да прожить бы зиму, да горькой запастись, да домашних вскормить.
Бабы тоже не очень-то были интересны. Ведь бабе нужен кормилец. Они мужиков так и выбирали, чтобы было кому их быт содержать, да комфорт обеспечивать. Они же по натуре беспомощные существа, так природой задумано. Вот почему каждой бабе нужен мужик. А уж никакие мысли про небище, да про другую жизнь, которой нет совсем, им неинтересна вовсе.
Зачем нормальному человеку про сказки думать, только мозг дурманить. А с дурной головы на плечах в погребе много снеди не появится. И на вопросы лишние незачем искать ответы. Глупости это. Вот так его люди и обходили стороной, когда он заговаривать с кем-то пытался. После Василь и сам понял, что другого он склада внутреннего.
Обычному человеку поставишь на стол еды, да горькую, да табаку из чёрных листьев дикого корня, он и доволен! Даже счастлив. А Василю всё ответы подавай. Как что устроено? Зачем нечистые пришли и долго ли им править? Куда ушли люди в переход, и что с ними сейчас? Что за свет их забрал? Почему нежить не помирает, ходит и медленно разлагается? И цель её прибывания здешнего?
Всё волновало Василя. Знал бы он все ответы, так мог бы разобраться, что к чему. Да с такими волнениями он жил, что ни спать, ни есть не хотелось. Знать бы про всё, вот истинный интерес. А зимними вечерами особая чёрная тоска находила, жизни не давала, ум оплетала, сердце, да дух травила. Уж очень хотел Василь всё знать да понимать и в зимнем тёмном одиночестве, наверное, ума стал лишаться. Мысли пëрли в голове любознательные, да так, что покоя не находил он.
