– А что, Евгений Иванович, в Италию с делегацией ездил, так как там насчет этого дела – пьют мужики? – Алексей легонько пощелкал ногтем по запотевшей из холодильника бутылке.
Косарев самодовольно улыбнулся: экий, мол, проныра, знает, что в Италии был в составе делегации. И всё же приятна такая осведомленность.
– Я ведь не только в Италии, я и в Канаде бывал, и во Франции… Везде пьют, но пьяных не видно – культурно пьют…
– Это вот как мы? В зачёт культурно-массовых мероприятий. На лоне природы и с закусочкой! – Но уже тотчас Алексей переключился на другой тон: – Это липа – культурно пить. Где уж пьянство, там не может быть никакой культуры. Просто, значит, меньше пьют.
– А ведь ты, Алексей, не дослушал меня, прервал – и принялся увесисто просвещать… асфальтовым катком.
– Да ну! – нимало не смутившись, воскликнул Алексей. – Надо же! Становлюсь завзятым райкомовцем, хоть застрелись. А я всё-таки перелетихинский, а в Перелетихе у нас не велось такого, чтобы старших с горы толкать… Честное слово, исправлюсь, я послушный, вы уж только, Евгении Иванович, продолжите свою мысль.
– Да какая, к чертям, мысль, да и никакой мысли… Ведь на любых уровнях всякий раз заходит разговор об алкогольной политике, то есть об алкоголе как о государственной статье дохода… Так вот я и хотел сказать: научим пить культурно – и проблема снята. Главное, чтобы питие не мешало трудовой активности.
– Научишь, – пробормотал Раков, – хрен вот научишь: нажрёмся, да ещё и похвалимся на весь мир – вот мы какие, богатыри… башмаками по трибуне стучать могём.
– Стучать-то всяко умеем, – ввернул Алексей.
– Это уж точно, – сокрушенно согласился Косарев, – любим крайности, любим.
– А что, Евгении Иванович, крайность-то согреется. Пока холодная, и выпьем за гостя.
И звякнули рюмочки…
День был теплый и тихий; небо облачное – ни жары тебе, ни духоты. И даже в полдень, когда обычно лес дремлет, пели птицы, в сплошных листьях кувшинок лениво и упруго играла рыба. Шофер с черной «Волги» рыбачил на удочку. Видать, плохо клевало, и он все глубже зарывался в кустарник. Ворча под нос, от костра косился на рыбака Шитиков – не любил он этих оболтусов-шоферов, очень уж своевольны и нахраписты. Белёсо дымился костерок. Углей и горячего пепла было достаточно, и Шитиков глиной из ведра обмазывал крупных толстолобиков, чтобы подложить затем под костер – побаловать гостя печеной рыбкой.
А гость с Алексеем привольно покуривали на крылечке, щурясь прямо-таки на картинный лес, на черноплодную у крыльца рябину, на которой, казалось, и листьев нет – сплошь ягоды; да изредка поглядывали на дорогу – пора бы и за уху, а Сам не едет. Но даже оттяжка ухи «с угольком» не могла испортить настроения! Все здесь дышало такой отрешённостью и тишиной, что надо было родиться Раковым, чтобы сопеть и хмуриться.
Алексей уже намеревался взять спиннинг и показать незадачливому шоферу, как здесь надобно брать рыбку, когда до слуха прорвался шум мотора. И уже через минуту из просеки к озеру выскочил красный «москвичишко». Алексей безошибочно признал машину приятеля – ответственного секретаря районки – и удивился: с какой бы стати решил завернуть?!
«Москвич» нырнул в озерную низинку и не сбавляя скорости выскочил на площадку к дому – тормоза резко визгнули: «Москвич» встрепенулся, задрожал и замер. Дверца открылась и из салона, точно поплавок из воды, вынырнула жена Алексея Ада – вот так номер!.. Алексей было встрепенулся, однако кроме сосредоточенности на лице жены ничего не прочел – стало быть, все в хорошо.
