Ужина не было. Александр Никифорович ушел в гостиницу, а Михаил Павлович отказался, более, он просил слуг спать в его комнатах, он боялся, он стал безжизненным со страхом одного человека.
Утром он вновь не ел, не был весел, отказался принять гостей. Александр Никифорович уже съехал в гостиницу, но от этого стало лишь хуже. Страх неизвестности поглотил бедного городничего.
Пошел слух, мол, ревизор так напугал Михаила Павловича, что тот не есть, не пьет, не спит, а ждет чего-то или кого-то. Некоторые уверяли, что открыли страшную тайну – Наполеон жив и где-то здесь собирает армию, кто-то говорил, что едет Его Величество, но все были только слухи, а причины никто не знал.
Три дни не ел губернатор, четыре, пять. Он похудел, принял синеватый оттенок, под глазами были фиолетовые мешки, а взгляд отсутствовал. Казалось, мертвый ожил. Тринадцатого сентября слуги, уставшие от бессонницы, и дремавшие всю ночь, увидели на кровати бледное, остывшее, с тем взглядом полного ужаса тело. Губернатор умер. С тех пор вокруг Александра Никифоровича закрутились истории мистики, и все странное ассоциировали с ним.
Вскоре в городок NN въехала новая, небогатая, но не хуже чиновничьей карета. Тройка была не породистая, но бежала быстро, элегантно, ловко. Ямщик был в старой, но не порванной шинели, он был выбрит, вымыт. Небогатое убранство заинтересовало даже местных помещиц, что столь привередливы и высокомерны бывают порой, что скрывают свой интерес за иностранным тульским шарфом.
Из кареты вышло четверо мужчин. Все были в старых вымытых ни раз самолично куском мыла шинелях. Один был в военной фуражке лет двадцати семи. Все несли тяжелые сумки. Остальные трое были старше первого лет на тридцать.
Из кареты вышло четверо мужчин. Все были в старых вымытых ни раз самолично куском мыла шинелях. Один был в военной фуражке лет тридцати семи. Все несли тяжелые сумки. Остальные трое были старше первого лет на двадцать. Они были выбриты, кроме казака, намылены, прямы и уверенны.
– Где городовая изба? – спросил молодой человек у одного из мужиков, рассматривающего карету, так отличную от всех проезжих.
– Избы не знаю, брат, нет избы. Ежели спрашиваешь, где городничий, так нет его, убили.
– Кто убил?
– Знамо кто, ревизор и убил.
– Какой ревизор?
– А который в гостинице сидит, странный такой, старый, говорят, Наполеон он.
– Лжешь, его нет давно, столько лет прошло, или по-твоему он вечно живет? – вмешался другой мужик.
– А полиция что? – спросил молодой человек.
– Да что полиция. Вам полиция нужна или Максим Анатолич?
– А кто таков?
– Глава полиции.
– Где же он?
– Известно, во дворце борется.
– С кем?
– С другими борющимися.
– А что за дворец?
– Городничий, они все там сейчас дела важные решают.
– Где же он?
– Серафим, Серафим, – крикнул мужик. Прибежал босой мальчик лет девяти, в рваной рубашонке и штанишках, грязный, растрепанный, – проводи господина во дворец.
– Пойдемте, дяденька, – и четверо мужчин отправились за чертенком.
Идти было недолго, и вскоре знакомый читателю дворец Гаргантюа предстал перед приезжими. Молодой человек дал мальчику сорок копеек и порасспрашивал о жизни низких слоев.
– Батюшка, – отвечал мальчик, – мне жизнь в радость, не знаю, как другим, помещица наша – золото, пряник дает, а ежели помогу чем или письмо Любовь Сергеевне отнесу, то и рубь заплатит, – на том мальчика позвал отец, и он скрылся за избами и людьми. Аполлинарий Никитич только улыбнулся, вспомнив свое беззаботное детство.
