Формальное обучение, долгие воскресные службы и строевой марш на Общем собрании – все это было бременем жалобных писем матери на его унылое положение. На его нетерпеливое ворчание она отвечала полусерьезным, полушутливым упреком. Ему напоминали, что он мог бы с пользой для себя вести себя более приветливо и уступчиво и что немного усердной работы над литературой, особенно историей, будет лучше, чем излишнее потворство романтике и фантастике. Прежде всего, его предупреждали – и многие кризисы в его жизни показывают, насколько необходимым было это предупреждение, – что он должен как можно скорее положить конец своей склонности к напыщенности и пустому пафосу. К сожалению, эти недостатки характера и выражения были слишком радикально заложены в его натуре, чтобы их можно было устранить или подавить без суровой дисциплины и непреклонного руководства. Но замечания его матери, хотя они и показывают, как мальчик был ярко выраженным отцом мужчины, проливают свет и на характер матери, и на ее отношение к сыну. Это слова несколько беспристрастного наблюдателя, которого привязанность не ослепила к недостаткам сына и который не чувствует острой обязанности твердо и внимательно обучать его неверным шагам. Немного любви – или немного строгости – было бы приятным дополнением к этому сугубо критическому отношению.
Шопенгауэр увез с собой неблагоприятное впечатление от системы пансионов и от многого в английском характере, симптомом которого она является Как и большинство иностранцев, молодых и старых, он был поражен преобладающим тоном ханжества и лицемерия и преобладанием церковных интересов в обычной жизни. Он начал записывать свои впечатления от увиденного. Но он редко описывает объективные факты; он записывает чувства, которые они вызывают в нем, идеи, которые они пробуждают и определяют. Не накопление знаний, а чувство, страсть, эмоциональная нота, которую они вызывают, – вот что он считает неизменно ценным. Так, в Лондоне посещение Вестминстерского аббатства обращает его мысли к тому грандиозному собранию великих умов в мире за гробом, где исчезли различия времени, места и звания, разделявшие их на земле, и они встречаются, облаченные лишь в родные украшения своего духа, в славу, завоеванную их собственным могуществом. Так рано он поклоняется гению и считает силу – врожденную силу, а не внешние знаки почета – единственным, что может противостоять разрушительной руке времени и смерти.
В ноябре 1803 года Шопенгауэры выехали из Англии через Роттердам в Париж, после тщательного осмотра которого они отправились в январе 1804 года через Тур, Бордо и Ним в Херес, а затем через Лион и Женеву в Вену, куда добрались около середины лета. Впечатления Артура от этих сцен были записаны лишь для иллюстрации той склонности, в которой его обвиняла мать, – «размышлять над страданиями людей». Во время путешествия по Франции все прелести пейзажа однажды внезапно рассеиваются при виде жалких хижин и убогого человечества внутри них – некоторых из этих «животных, которых можно увидеть», – noirs, livides, et tout brfiles du soleil – at the tanieres oil iis vivent de pain noir, d’eau ct de ratines, как описал их Им Бруйбр более чем за столетие до этого. В Тулоне его поражает безнадежная судьба осужденных на галеры; даже если их вернут к свободе, проклятие преступления цепляется за них и холодно-отверженными взглядами окружающих гонит их обратно в свой изнурительный круг. В Лионе он погружается в видения жутких ужасов времен революции, видя, как жители города весело прогуливаются по площади, где за десять лет до этого их отцы были убиты гранатой. Парень, очевидно, обладает сверхъестественным гамлетовским даром проникать под спокойную и улыбчивую поверхность жизни: он не может не видеть скелет, который ужасно ухмыляется в шкафу. Это своего рода второе зрение. Он не предвидит смерть и грядущую гибель, но в разгар жизненного пира его преследуют бледные лица и незрячие глаза, которые узурпируют место живых. Или (если предвосхитить метафору, которую он впоследствии заимствовал с Востока) «вуаль майи» – иллюзия,?.., которая окутывает живых, чтобы они, не видя, легко проходили по расщелинам жизни и по ее унылым отходам, – уже пронзается для него внезапными проблесками прозрения в тайну невидимого. Несомненно, его ненормальная конституция, возможно, еще более расшатанная этим бродячим образом жизни, способствовала этим приступам угрюмой поглощенности неизбежным несчастьем мира. Такой дух может стать пророком и провидцем; конечно, это неудобное ясновидение не позволит его обладателю играть роль в социальной комедии или спокойно переносить мелкие заботы бытия.
