И хоть Эля жаждала любви и, несмотря ни на что, согласилась бы даже сойти с ума от страсти, но не так не эстетично. На худой конец, можно было представить себя в роли прелестной Офелии тихо и нежно отходящей в тень безумия, с венком прекрасных сказочных цветов в волосах. Но это чудовище оскорбляло взор и выворачивало стыдом нутро!
Осадок отвращения и жалости ещё долго преследовал Элю, но жизнь и бизнес гнали вперёд, катили волны карьеры в сторону загнивающего запада. И в результате хитрых сделок, лихо закрученных бизнес – планов, осуществление, которых, стало возможно вслед за развалом аббревиатурной империи, Эля познакомилась с Вернером, огромным светловолосым немцем. Они помотались туда – сюда друг к другу в гости, подбили бабки, рассчитали всю экономическую глупость любви на два дома.
И пришли к выводу, что надо соединиться брачными узами. Филиал в Германии обратить в головной и жить там. Сюда же наезжать по мере суровой необходимости. Квартиру Эля сдала надёжным людям (не Ляле) и укатила в Неметчину без сожалений и сомнений.
Брак с Вернером не был безусловно удачным, он был скорее всего нагаданным и лёгкого счастья не сулил: то ли сбудется, то ли нет! Уже на месте выяснилось, что Вернер большой выпивоха, проще говоря, алкаш.
Тихий такой алкаш – одиночка, выпить хотел всегда, просто и незатейливо, как поесть. Принимал свою дозу каждые полтора – два часа, становился галантным, весёлым и юморным. Смех его скрипел по их большому дому, как ортопедический ботинок. В каком бы конце дома Эля ни находилась, она всегда чувствовала степень градуса своего мужа.
Бывали дни, когда пропорции принятия духовной амброзии в виде шнапса, превышались, и Вернер просто сатанел от похоти. Шторка падала, он гонялся за Элей по большому дому.
Был он в эти дни даже немного страшен в своей сексуальной неуёмности, в таком состоянии он способен был овладеть даже холодильником. И не то, что Эля особенно его боялась, но это утомляло, сильно, причём, утомляло. Ей бы всё принять и ничего не менять – оно бы может было бы лучше.
Но надо было знать Элю с её стремлением к преодолению, порядку и стабильности во всём. Она была, как натянутая струна в своей борьбе за благополучие семьи, как трепетная лань все двадцать четыре часа в сутках начеку, а Вернер буквально склеивался от алкоголя.
Начались скандалы обратно противоположные тихому бюргерскому укладу мирного немецкого городка. Эля орала на мужа, осыпала его матерными русскими словами, вплетая в ругань певучую грузинскую брань и немного немецкого. Все её диалоги начинались приблизительно так: «Тьшени траки, мать твою, швайн»!
На острие этой круто замешанной интернационализации всех стран вызревал и спел крах очередной Элиной попытки взять счастье нахрапом. Спальня уже не будила Элиного воображения, и зеркальный потолок отсвечивал насмешкой. На четвёртом году супружеских баталий от немца осталось одно либидо.
Эля бродила по свободной стране, избавившейся от политических границ, страны с растворившейся по мановению волшебной горбачёвской палочки, стеной. Три года жизни забрал жлобский развод. При разделе имущества спившийся бюргер вписал в опись совместно нажитого даже бельевые прищепки, в количестве сорока штук. Прищепки Элю буквально свели с ума, и на суде она показала им кузькину мать в одном из самых удачных вариантов, опять же оставив коренным жителям о себе и о русских женщинах добрую память.
