Жизнь Фениксов - страница 2
– Малообразованная ты девица, Кира! Вот посмотри, как выглядят твои жуки – кузнечики в естественной среде обитания и при увеличении, – Костя продемонстрировал ей снимок челюстей какого-то зеленого чудовища. У Киры была истерика . Открытки исчезли. Костя хоть и торжествовал, но никогда больше не вторгался в ее мир так неуклюже. Со временем они стали очень близки, несмотря на разницу в возрасте. Брат был ее кумиром : красивый, с блестящим умом, прекрасным чувством юмора и благородством помыслов. У них была своя игра – поэтическая эстафета. Ее придумал Костя : они выбирали сборник какого-нибудь поэта – давалось несколько дней на ознакомление и запоминание – и потом подлавливали друг друга :
Меж тем тоски язвительная сила
Звала покинуть край, где вырос он,
Чужих небес приветствовать светила.
Он звал печаль, весельем пресыщен… – подступала к брату неожиданно Кира. Он замирал , делая вид, что наконец-то затрудняется парировать, а потом кружил ее по комнате:
Будь до конца такой! Не измени
Весне своей, для счастья расцветая.
И красоту, и прелесть сохрани –
Все, что надежда видит в розах мая.
Было невозможно представить, что его может «поймать» одна какая-нибудь женщина или один какой-нибудь город.
– Ты уедешь отсюда когда-нибудь? Правда, что тебе здесь делать?
– Дед говорил, что с презрением к месту, где он родился относится тот, кто ничего для него не сделал, не вложил своего. Я с ним согласен.
– Тогда посади здесь дерево, и вопрос решен…
– Макитра ты маленькая, Кирка!
Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал.
Все начиналось, как в той песне: »Мы жили по соседству, встречались просто так…». Семья Майеров жила с ними в одном подъезде. Можно сказать, что она была примером заключенного полюбовно союза между Россией и Германией : русскую сторону представляла мать Милы и ее многочисленная родня, а немецкую – семья отца. По тому , как Милена называла бабушек, можно было без труда догадаться, на чьей стороне ее симпатии : бабушка по отцовой линии была бабкой Магдой, тогда как со стороны матери – бабушкой Верой.
Магда Леопольдовна младшую внучку не признавала:» Вся в свою мать пошла – толстопятая». А вот старшая ,Инесса, пошла «в их породу». К тому же та, желая угодить бабке, довольно сносно выучила немецкий, который Миле, увы, никак не давался. Время от времени бабка Магда одаривала Инессу столь милыми девичьему сердечку безделицами – колечками и сережками, и случалось, делала это в присутствии Милы, нимало не заботясь о чувствах последней. Приподнимая за подбородок лицо «чистокровной арийки», она произносила: «Du bist das Gelbe vom Ei». Кира, однажды присутствовавшая при этом, спросила у подруги :
– Что это она ей сказала?
– Не знаю. Что-то про яйцо…
– Наверно, что у нее голова на яйцо похожа. Ну и злющая у вас бабка – даже Инке гадости говорит.
Мила училась на несколько классов старше, но частенько после школы они вместе возвращались домой часами и никак не могли расстаться : бродили и болтали о том о сем. Однажды Мила вдруг спохватилась и была расстроена, даже напугана:
– Я не успела утром застелить постель.
С Кирой такое происходило частенько, и никаких угрызений совести не вызывало.
– По-моему , не произошло ничего непоправимого.
– Ты не понимаешь. Отец в это время приезжает на обед. Увидит – прибьет…
Тихий молчаливый Отто Генрихович бил дочерей шлангом от стиральной машинки. Возможно, так он давал выход обидам на свою жизнь, в которой все сложилось не так, как у Лео Генриховича – его старшего брата, которым мать без сомнения, гордилась: Лео был начальником чего-то там, «упакован от и до» по словам Инки, и женат на работнице торговли. Отто, конечно тоже был не последним человеком в своей организации, но не излишествовал, и женат был на тете Томе, с которой познакомился, по словам бабки Магды, «в какой-то Богом забытой дыре». Тетя Тома много работала, всегда казалась веселой, потому как без конца сыпала шутками- прибаутками ( иногда совсем не предназначенными для детских ушей), и ненавидела мать мужа : та при встречах всегда разговаривала с сыном исключительно на немецком.