Была ночь, а я лежал больной. Словно хищные волки,
Неожиданно появившиеся в загоне для овец…
Они спешат обстричь собаку и возвести ее на кафедру
До того, как это станет известно народу, вождям Церкви
И мне самому, по меньшей мере собаке этого стада…
Настало утро! Клир – потому что клирики жили близко –
Воспламеняется, молва быстро переходит
От одного к другому. Разгорается
Весьма сильный пожар. Сколько стеклось чиновников,
Сколько иностранцев и даже незаконнорожденных!
[150]Не было человека, который не возмутился происходившим тогда,
Видя такое вознаграждение за труды.
Но к чему продолжать речь? Немедленно с гневом удаляются они отсюда,
Скорбя о том, что не достигли цели.
Но чтобы не пропали начатые злодейства,
Доводят до конца и остальную часть своего спектакля.
В бедное жилище флейтиста
Входят эти почтенные люди, друзья Божии,
Имея с собой нескольких самых презренных мирян,
И там, остригши злейшую из собак, делают ее пастырем…
Свершилось посечение густых кудрей,
Без труда уничтожен этот долговременный труд рук,
А сам он приобрел одно то,
Что обнаружена тайна волос,
В которых заключалась вся его сила,
Как повествуется это и о судье Сампсоне…
Но из собаки превращенный в пастыря снова из пастырей
Превращается в собаку – какое бесчестие!
Брошенная собака, не носит он больше
Красивых волос, но и стадом не владеет,
А снова бегает по мясным рынкам за костями.
Что же сделаешь со своими прекрасными волосами?
Снова
Будешь тщательно их отращивать? Или останешься таким посмешищем, как теперь?
То и другое постыдно, а между этими двумя крайностями
Невозможно найти ничего, кроме петли, чтобы удавиться.
Но где положишь или куда пошлешь эти волосы?
Не на театральную ли сцену, скажи мне, не к девицам ли?
Но к каким девицам? Не к своим ли, коринфским?..
[151]
