Остывала от замороженных припадков рыхлая весенняя топь.
Жалобно, изощерённо, воздух резало неясное оперение чёрных с яркими клювами, птиц.
Шипела, пенилась боль каменистого выпада в ночь, короткого беспокойного дня.
Кое-где жгли траву, и густой витой запашок переваливался через оконное дупло, душисто драл ноздри, и, скатываясь в комок, скуляще сворачивался в закрюченного нашкодившего щенка.
Тихо, по-волчьи выло бледнолицее лицо ранней луны, чей кривой нож так настырно пытался отогнать ночные страхи, что крутился ужом после убаюкивающей тюльпановым закатом деньской расслабленности.
Стёкла, стянутые хрусталической плёнкой инея, тревожно трещали.
Заморозки навалились толпой, изломали, скомкали и укрыли лужи плёнкой бархатистого льда.
Я искал спасение в свёрнутом пространстве помещения, но тщетно, голодный воздух добрался и до меня, заключая в холод бесцветного подземелья.
Какая тишь.
Пластмассовая тьма.
Пахнуло розочками.
Был упругий ветренный вечерок.
Моль снега садилась на кудрявую шапку волос и вырабатываемый адреналин бесшумно уничтожал крылатых.
Оса фонаря, вонзив жало в промёрзшую плоть льда, жалобно жужжала в поиске тепла, даря светлое облачко нектара люменов.
Дома наклонили неясную тень от сгоревшего солнышка, превращённого тьмой в изогнутое лезвие луны.
Каблуки оставляли искорёженные следы на свежем ковре помертвевшего снега.
– Я сейчас, за марафетом сбегаю… – сказал ему приятель и нырнул в облупленный дом.
Фонтанка стояла в крепком застое.
Окна промёрзли и узор скрывал кружевами внутренности помещения.
Через час, чертыхаясь, «благородный профиль» достал карандаш, дунул в сжатый до синевы кулак, и, втянув носом слякотную слизь, вывел в золочённом блокноте:
«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…»
Он выплыл из подъезда, ещё не понимая как же могло случится так, что он живой переполненный силами, оставил там это тело.
Любил ли он вообще?
Да блеск зрачков, да полутона, да обволакивающий запах волос.
Не красавица, да и Бог с ней, он заплатил ей сполна, кто же виноват, что так случилось.
Беспредметная беседа пока они поднимались ввысь, почти к самым облакам, да чуть пониже.
Её рука такая мягкая, будто стёрли часть кожи пемзой, она её шевелит, выкручивает.
За окнами красным катышком свалялся закат, тучи наползли отовсюду и теперь их гребешки оросились бордо.
Они поднялись на этаж, он попробовал её губы и они, словно из тягучего материала, втянулись вглубь, холодные и доступные.
– Не нравлюсь? – она кокетливо сдула волос.
– Губы ледяные…
– Это с морозца, зато у тебя, как каминное пекло.
Они ещё о чём-то поговорили, она начала стягивать с себя одежду не забывая целовать ежовую небритую щёку.
В мандраже он тихонько толкнул её на ступени, но она оступилась.
Голова с тихим шлепком ухнула о угол.
С ужасом он смотрел, как живое существо багрового цвета ползло к нему по ступеням.
Он перекрестился и погнал по этажам, перескакивая через ступени, спотыкаясь, едва не падая,
сбежал вниз.
Всё.
Сердце измученно тёрлось о рёбра, на свежем воздухе он закурил, подумал, и считая ступени поднялся назад.
Стараясь не смотреть в белое лицо, осторожно ладошкой закрыл ей глаза, и провёл по таким же холодным губам.
Из её помертвевших глаз выкатилась, как ему показалось, росинка жемчужного цвета – последняя слеза.
Конец ознакомительного фрагмента.
