Жизнь ни за что. Книга первая - страница 41

– А твой Молотов обязательно переименуют обратно в Пермь, и будешь ты пермяк – солёные уши, – огрызнулся Сугробин.

На календарях была осень, а на ленинградских улицах царила весна. Молодые люди вышли в зиму без традиционных головных уборов, заменив их на длинные причёски с высоким зачёсом («коком») спереди. Брюки «дудочкой», обувь на толстенной подошве («платформа»), яркие галстуки и длинные разноцветные пиджаки, широкие в плечах. Зауженные к коленям пальто без меховых воротников дополняли моду, влетевшую в союз без разрешения на то властей. Молодые женщины также встали на платформу, надели круто сужавшиеся к коленям юбочки с разрезом вдоль всего бедра, такие же пальто и завели, невиданные в чёрно-белом Советском Союзе, причёски. Невский проспект расцветился всеми цветами и оттенками радуги. И глубокий провинциал Леонид Сугробин только ёкал внутренним голосом и молчаливо вздыхал, понимая, какую долгую полосу необходимого самообразования ему надо преодолеть в дополнение к профессиональному, чтобы также легко и непринуждённо шагать по Невскому с Людмилой.

Одежда и причёски у молодых людей определяли только внешнюю принадлежность или просто поддержку необычного явления в стране. Ленинский ЦК во главе с верным ленинцем Хрущёвым нутром почувствовал угрозу своему безраздельному влиянию на души молодого поколения, разбуженного развенчанием авторитета Сталина и, естественно, возникновения больших сомнений в непререкаемой правильности решений партии. И так названные стиляги, кроме небольшой части глупых юнцов, совершенно не были бездуховными подражателями запада, а были образованными и наиболее самодеятельными личностями среди молодёжи, которые выражали протест полуказарменной демократии и лицемерию лозунгов, находящихся в противоречии с действительностью. Они, оттянувшись на вечеринках бесшабашными буги-вуги и рокком, пели в общагах и на квартирах задушевные «Подмосковные вечера», получая от этого не меньшее удовольствие. Они любили солдата Бровкина и Лолиту Торрез, смотрели не по одному разу «Карнавальную ночь» и до хрипоты спорили о событиях в мире и на своей Родине. Новое поколение чувствовало свою ответственность за судьбу страны. Хрущёву, несомненно, хотелось бы закрыть и запрятать выпущенную правду и клевету на дела партии, но слово было сказано, джинн вылетел из бутылки. И Хрущёв вместо того, что бы где надо посмеяться над модниками, а где надо построгать по отечески за пустозвонство, по отсутствию ума принял для наведения порядка на вооружение травлю, унизительные наказания и прочие меры, которые нигде и никогда не побеждали.. А сам вызвал на себя шквал анекдотов. Бедные стиляги. На них обрушился самый могучий пропагандистский аппарат в мире. Вся пресса страны от центральных партийных изданий до многотиражек и листовок – молний ежедневно начала опрокидывать на стиляг кучи мусора и грязи, сочиняя и придумывая самые нелепые невероятности, лишь бы выставиться впереди себе подобных. Очень досталось милой непритязательной ни на что песне «Мишка…»17

Песня в рупорах пропаганды стала символом бездуховности, примитивности и противоборства стиляг своему государству, преклонения перед западом.18

На предприятиях и учебных заведениях образовали миллионы комсомольско-молодёжных бригад, которые стали контролировать улицы и общественные места и отлавливать и наказывать стиляг. Наказания доходили до дикостей – стригли наголо даже женщин и некоторые из остриженных кончали с жизнью. Настойчивых и упрямых исключали из комсомола, институтов и техникумов. Милиция придиралась к любому сопротивлению, а суды осуждали на пятнадцать суток и более. И тот период, который впоследствии западники, а вслед за ними и доморощенные прозападные «демократы» назвали «хрущёвской оттепелью», в благодарность за то, что тот облажал Сталина и подал всем врагам Союза ССР надежду на разрушение страны, превратился в «хрущёвскую слякоть» и закончился с окончанием фестиваля студентов и молодёжи. А последний аккорд этой «оттепели» был позорнейшим фарсом Хрущёва, лично призвавшего к общественному осуждению Бориса Пастернака после присуждения тому Нобелевской премии за роман «Доктор Живаго» (1958г.) Готовый на всё ради регулярной подкормки, государственный союз писателей единогласно исключил из своего достаточно растратного для госбюджета «союза», лучшего своего представителя.