Да, рабство – это преступление. И его надо искоренять и осуждать. Кстати, основной пункт в осуждении рабства как преступления во Всеобщей декларации прав человека состоит в том, что рабство – это лишение рабов будущего. Полностью или частичное ЛИШЕНИЕ БУДУЩЕГО. Это очень важное определение, которое поможет понять те скрытые формы, которыми маскируется рабство в сегодняшнем мире.
Мы часто сетуем на крепостное право и тот след, которое оно оставило, по нашему мнению, в привычках народа. Доводим это чуть ли не до уровня генетической памяти. Но можно ведь и сегодня трактовать явления, которые в той или иной степени схожи с такого рода правом, как, например, содержание домашней прислуги, насильственный брак или откровенная торговля людьми, будь то футболисты или топ-менеджеры. В современном мире, по разным оценкам, и сегодня в рабстве находится до 36 миллионов человек, которые попадают под принятое определение рабства. Почти половина населения Франции. Но это условная цифра. Все зависит от трактовки понятия рабства, а не от законов и не от нашего отношения к нему как к таковому. Не исключено, что это не половина Франции, а подавляющее население планеты. И, возможно, это самое оптимистическое предположение.
Внешне сегодняшний мир руководствуется высокими и гуманными принципами. Всемирные организации осуждают рабство: Лига Наций это сделала еще в 1926 году, а ООН – сразу после Второй мировой войны, приняв Всеобщую декларацию прав человека. Именно тот документ, который всегда упоминают, когда неуклюже оправдывают разнокалиберные вооруженные вмешательства. И, несмотря на локальные освободительные войны, защиту идеалов свободы и демократии, вопросов к определению рабства остается много.
А почему не считать рабством принуждение к подневольному труду, когда подневольный труд – это единственная возможность выжить? Как осуществить свое право на жизнь, записанное в той же Декларации, когда медицина недоступна, а власть неповоротлива? Очевидно, что если за рабство принимают порабощение человека человеком, то как относиться к тому, когда в этой роли в какой-то форме выступают не отдельные личности, а корпорации или государства?
Но не это главное. Рабство – это не столько система отношений или определение юридических институтов, сегодня это состояние нашего сознания. И именно в этом уникальном исключении Экспериментатор оставил дверь незапертой, приоткрытой к осознанию своего смысла. И это вопреки (и несмотря на) нашим яростным пересмотрам генеральных правил и бурной законотворческой деятельности, пытающейся загнать эксперимент на приемлемую и выгодную для всех участников платформу.
Сколько надо времени, чтобы разработать и принять закон? Сколько надо, чтобы исполнение закона стало привычной практикой? А сколько лет надо для изменения самосознания миллионов людей? Сколько поколений должно смениться на планете, чтобы осознать, что они свободны? После тысячелетий формирования привычек, форм поведения, взглядов на мир, правил, укладов, предубеждений. Конечно, некорректно говорить о целых народах или континентах с пока еще деформированным мировоззрением. Проще диагностировать признаки рабского поведения у своего окружения.
Перманентно выходя из одной формы рабства, человечество всегда попадало в другое. Законы – это всего лишь форма, содержание рабства в нас самих. Скрытое, неизбежное, привычное, устраивающее участников и потому неискореняемое. А что если предположить, что такой негласный и невидимый договор между рабовладельцами и рабами все же существует? И он также негласно соблюдается, потому что, в принципе, предполагает для рабов определенный комфорт и доступные развлечения в обмен на их труд или, наоборот, бездействие.
