платок дочку и вывела одетого сонного сына.
– Пойдём, Стёпушка, родителей навестим.
На кладбище луна, как фонарь, освещала свежие могилы, которые длинным рядком пролегли грядой невысоких
холмиков. На некоторых не было даже крестов. Молча сели на скамью. В голове Степана закружились воспоминания о самых памятных мгновения его жизни, которую подарили ему родители. Слышался голос матери зовущий его,
заигравшегося со сверстниками на улице, за стол, где доставался ему большой кусок мяса и сахар к чаю, а
мать стояла сзади за спиной и гладила его льняные кудрявые волосы. Перед глазами всплыла картина, когда он, уже крепким подростком, махал за спиной отца косой, укладывая стоявшую по пояс траву ровными рядками и отец, оглядываясь, удовлетворённо кивал головой. Помнил, как в самый зной, купал в реке коня и, сидя на нём, гнал вдоль берега, рассыпая радужные брызги и остужая раскалённое на солнце тело и голову с треплющимися на ветру волосами. Когда-то и его, ещё маленького, на далёкой лесной Черниговщне водили на кладбище с покосившимися крестами, где лежали его пращуры. Каждый раз при этих посещениях в родительский день, на погосте, где стояла церквушка, на Радуницу, в весенний языческий праздник почитания предков, в душу закрадывался страх,
пробегавший холодком по телу. Это был страх перед
неизвестностью которая наступит в конце бренной жизни, которую не могли объяснить ни церковные проповеди, ни священные книги. Успокоили его только слова отца, обронённые на немой вопрос, когда на похоронах деда Ефима, он прижался несмышлёным подростком к отцу: «Живи по-людски и нечего бояться. Отец Небесный всех примет и грешных и праведных и испытания даются, чтоб дух проверить». «Зачем же сейчас такие муки посланы? Неужели никак нельзя по другому человека проверить, как только через жертву, что сам Иисус принёс во избавление людей? Разве нельзя людей от мук избавить и как можно такие муки допустить?»
На следующий день, бесцельно побродя по двору, и, наигравшись с детьми, Степан отыскал ружьё и два заряда к нему и отправился бродить по лесу, где ещё могла
остаться влага и куда мог забрести зверь, чтоб найти
добычу и отвлечься от тяжёлых мыслей. На опушке леса кора илёмника, осин и ольхи была ободрана, высушена, перемолота и съедена. Ветки деревьев с молодой листвой
пропали ещё весной. Пожухлая листва шуршала под ногами. Несколько часов Степан без толку бродил по лесу, где не гнездились птицы, не оставляли следы ни медведи, ни лоси. Наконец, натолкнулся на тропинку что спускалась в глубокий овраг, где по весне бурлила вода, летом журчал ручей, а сейчас из земли пробивался родничок заполнявший небольшую лужицу. У неё Степан увидел отчётливые недавние следы двух кабанчиков -маленького и покрупнее.
«Никуда не денутся!» Ждать пришлось долго. Видно то, что оставалось в лесу живым, таилось от человека. Когда стало
смеркаться появился кабан с подсвинком (кабаниха видно стала уже жертвой). Осторожно приблизились к лужице. Степан долго выцеливал кабана и первый раз в жизни боялся промахнуться. Выстрел разорвал тишину.
Только к утру с тяжёлой ношей на плечах Степан добрался до дома. Перед глазами стоял недоумённый подсвинок, который не знал как ему теперь жить
в пустом лесу и стонал, пуская то ли слёзы, то ли
отряхивая воду из родника. Весть о нежданной удаче
облетело село.
На девятый день после смерти Фёдора и Меланьи, добытое Степаном мясо, разошлось на поминках по пустым
