Но вечером всё оказалось совсем не так, как мне думалось.
Она пришла, и я сразу заметил на её лице растерянность.
– Что-нибудь случилось? – обеспокоенно спросил я.
– Нет, ничего. Пойдем к нам.
– К вам? – удивился я.
– Да, к нам в гости. Я уже и мужу позвонила, что ты придешь.
Она пыталась говорить спокойно, но это у неё не получалось. Я впервые до конца осознал, как ей было трудно. Гораздо труднее, чем мне, ничем не связанному человеку. Что мы могли сделать?
Я отказался идти к ней домой. Мы недолго погуляли по набережной, разговора не получалось и скоро расстались…
В гостиницу я вернулся угнетенным и мрачным, с твердым намерением поскорее завтра завершить свои командировочные дела и вечером уехать. В номере меня встретил Кальо, настроенный жизнерадостно, видимо, его цветочные дела шли в гору.
– Что случилось? У вас неприятности? – встревоженно уставился он, когда я молча повесил на вешалку плащ и закурил сигарету.
– Нет, ничего неожиданного не произошло…
– Хм… Вы бледны.
Я попытался улыбнуться:
– Вреден север для меня…
– Что ж! Надо проводить адаптацию. Начнем, – решительно заявил Кальо.
Он говорил почти без акцента, свободно, трогая при разговоре рукой свой рыжий ершик коротких волос. Мне ничего не хотелось, только бы никто не трогал. Я не ответил на предложение Кальо, сидел, курил и смотрел в окно на дома незнакомого города. Вечерняя мгла наплывала на него с востока, небо с перистыми облаками какого-то удивительного розово-голубого цвета казалось высоким. В номере были слышны гудки далеких пароходов. Вот бы сейчас оказаться на одном из них и плыть куда-нибудь в одиночестве. Лучше всего на Соловки. Мечта о поездке на эти святые острова живет во мне до сих пор.
Сосед по номеру уже хлопотал возле стола, на котором появилась бутылка коньяка.
– Прошу садиться, – жестом пригласил Кальо, дружески улыбаясь мне.
Мы сели к столу, выпили за знакомство. Коньяк был хорош, эстонец знал в нём толк. Теплая волна поднялась в теле, душевная тяжесть не спала, но стала ослабевать, таять.
– Никак не думал, – говорил мой новый знакомый, – что нынешней весной еще раз увижу снег. А здесь он валил сегодня как в декабре. Я впервые на севере.
– Я тоже…
– Ты тоже? – удивился он, переходя на ты.
– Да.
– Ты недавно здесь?
– Только сегодня приехал и в этом городе я впервые.
– Как это по-русски называется? Плут! Только приехал и уже встречаешься с женщиной.
– Мы знакомы давно.
– О, здесь, видимо, скрыта своя история?
– История была. Кажется, она до сих пор не закончилась, но мне не хочется о ней рассказывать.
– Прости, но ты видел её?
– Да, видел…
– Так почему ты такой грустный? – воскликнул эстонец. – Надо радоваться. Давай еще выпьем.
– Радоваться, Кальо, нечему…
– Странно. Она тебя любит? – спросил он с бесцеремонностью подвыпившего человека.
Что я мог ответить ему? Любит ли она меня сейчас? Да и любила ли когда-нибудь? «Она никогда не говорила мне о своей любви», – подумал я и даже испугался этой мысли. Была юность, были встречи и письма. Конечно, она любила меня. Сейчас всё обстояло по-другому, она была замужем, у неё есть муж и ребенок. Может ли она теперь по-прежнему любить меня, или просто хранит в себе воспоминания юности? Бог ведает. Мне не хотелось продолжать начатый разговор, и я неуверенно обронил:
– Наверное…
– А ты сказал ей, что любишь её? – не отступался от меня Кальо.
– Нет!
– Почему же не сказал, глупый человек? – возмутился эстонец.
