За рекой кукушка кукует. Идиллия…
Вдруг, нежданно-негаданно, подул ветер с дальних тёмных гор, всё завертелось и закружилось.
Вода в реке забурлила, заклокотала, ключом забила, стала стремительно подниматься, выходить из берегов и затапливать лужок этот изумрудный.
Вот уже травы не видно, цветочки скрылись, лягушки разбежались…
А вода прибывает и прибывает, прибывает и прибывает, прибывает и прибывает, окаянная.
Порывом ветра подхватило маму с папой и понесло их в пучину необъятную.
Вася и глазом моргнуть не успел, как любимые и обожаемые родители скрылись из вида.
Всё, нет их… Где они… Неизвестно… Вот, только что тут были…
Василёк кинулся за ними, но… запнулся за корягу, ногу поранил, руку порезал, лоб расшиб, нос расквасил, губу разбил, щеку поцарапал, шею едва не свернул, глаз чуть не выткнул о ветку острую, упал в воду холодную, захлебнулся, стал кричать неистово, барахтаться, чтобы выбраться; а студёная бездна тянет его к себе и тянет, она всё тянет и тянет, тянет и тянет, тянет и тянет.
Он от неё… а она к себе…
Он от неё… а она снова к себе… к себе… к себе… всё тянет и тянет.
Вася-Василёк вилять начал как уж, петлять как суслик полевой по степи, ногами бултыхать; что есть мочи он сопротивляется, из последних сил выбивается, бога себе на помощь зовёт, лихоматом кричит и орёт отчаянно.
Горло уже не функционирует. Голоса нет. Сорвал, малыш, свой голосок звонкий…
Всё, нет больше у Васи голоса. Нет. Беда сплошная. Связки как тряпки болтаются.
Как ещё на помощь звать? Как? Да никак!
Хрипит Вася… глаза его чуть из орбит не выскакивают…
Смотреть на него страшно. Страшно и больно. Не мальчик, а зверёк какой-то… неопознанной породы…
А вода не уступает. Не желает. Не хочет. Прёт и прёт, прёт и прёт, прёт и прёт. С удвоенной силой тянет, с утроенной, с учетверённой… с упятерённой… Ещё дальше его затягивает. И ещё глубже тащит.
Зацепиться не за что; он машинально размахивает руками и ногами, извивается как змей юркий, тонкий, длинный и склизкий, противится всеми фибрами.
Уже сил нет. Всё… Вася выдохся и начал понемногу сдаваться стихии; тело заледенело, зачерствело, стало непослушным и непокорным.
Темень вдруг привалила. Чернущая до черноты самой чёрной.
Тут как тут темь эта. Явилась! Чертяка. Не запылилась… Мгла. Ни зги не видно.
И… тишина мрачная воздрузилась… И страх появился…
Дятел неугомонный откуда-то взялся. Снова по дереву с остервенением колотит, как будто продолбить его насквозь хочет; дай ему волю, так он весь лес таким макаром передолбит, чертяка.
Коршун в небе из ниоткуда возник, гость незваный, бес чёртов. Высматривает, гадина, кого бы поймать… кого-то растерзать… кого бы сожрать с потрохами…
А в голове затикало вдруг громко… и всё тикает, тикает и тикает, не преставая, как на старой, заезженной пластинке: «Господи, помоги… Господи, помоги… Господи, помоги… Прошу тебя… Господи… Смилуйся…»
Василий Никанорович резко проснулся.
Где это он? Что с ним?
Сердце бьётся, готовое в любую минуту выскочить из сдавленной неведомыми силами груди. Из горла хрипы и сипы вырываются. Нос не дышит. Лоб чугунный.
Простыня в комок собралась, в бок узлами давит. Одеяло мокрое разбросано по постели. Подушка измятая на полу валяется. Как? Почему? На полу-то… На кровати же была… Что случилось?.. Что произошло?..
Ноги ледяные.
Пальцы скрючены.
Икры судорогой перехвачены.
Бёдра и ягодицы каменные.
