Василий Никанорович охнул и ахнул, поднялся тяжело с кровати, матерясь смачно налево и направо, кряхтя и постанывая, и на кухню отправился. Чаю захотелось выпить. Пожевать чего-либо.
Но передумал. Какой тут чай… какое тут жевание… когда во рту такое… такое… горькое и гадкое, вонючее и противное. Неприятное. Кошки там свои дела делают. Война целая там продолжается. Империалистическая. Или гражданская. Или отечественная.
«Ну и ночка выпала. Сплошные кошмары. Ужасы. Страхи. Боязнь. Трепет жуткий. Да-с… Ну и ночка ко мне привалила… Да ещё тёмная такая. Как бы чего совсем худого не вышло. Не разболеться бы мне на веки вечные. Свят… свят… свят… – молился он, глядя в левый кухонный угол под потолком, туда, в то самое место, где когда-то давным-давно в другом далёком отсюда городе… в бабушкином и дедушкином домике по улице Добролюбова образок божий на полочке стоял… и лампадка там горела днём и ночью. – Стоп! Надо успокоиться. Душу свою не рвать. Напраслину не пороть. Покой в душе зависит от мыслей в моей собственной голове. Надо мне думать только о хорошем. Всё пройдёт и всё образуется. Не надо паниковать. Ни в коем случае. Паника тут не поможет, только усугубит… Стоп! Как правильно? Из головы вылетело. Усугуби́т? Или… или… усугу́бит… Помнится кто-то из верховных правителей так говорил… Да. Точно. Все так произносили. А он эдак! Кто он? Забыл… Вспомнить не могу. Здорово, видать, меня во сне долбануло… Да уж. Шандарахнуло меня!! Так, что даже этого забыл… Как его… Вот чёрт… Что с моей головушкой стало… Не понять… И что мне тогда делать? Что?? Вот что! Придумал. Есть ещё в моей головушке умной здравые мысли! Это хорошо. Это очень даже хорошо. Не всё потеряно. Не всё истрачено. Но не всё сделано. Это точно. Не всё. Вот что мне надлежит делать… Мечтать надо! И только о хорошем. И улыбаться надо. Да! Конечно. Улыбайся, Вася! Веселей живи, Василёк! Мечтай!! И иди за своей мечтой! Но как… Как улыбаться-то? Как идти-то? Нет. Не получается. Боль адская не даёт. Болит всё. Во всём организме боль неимоверная. Врагу такого не пожелаешь. Да и не только врагу. Любому человеку. Либо хорошему, либо плохому. Нельзя этого никому желать. Грех это! Да, грех. Да ещё какой… Ни в жисть потом не отмоешься… не отскребёшься… Ой! Ай! Уй! Муй! Ну что это такое… Боль сплошная… И тут, и там, и сям. Голова, горло, шея, лоб, уши, нос, глаза, живот, жопа… Ой! пардон… Прости меня, боже… дай мне по роже за такие скверные слова… Всё у меня болит: спина, лопатки, руки, ноги. Всё болит. Ой, как же мне плохо… как же мне погано… Врагу такого не пожелаешь. Мамочка… где ты?.. Папочка… где ты? Нет вас со мною… Ох, плохо это… И Тонечки нет рядом… Совсем плохо… Что же мне делать? Как быть? Как поступить? Как жить-то дальше…»
Василий Никанорович опечалился. Загрустил. Едва не заплакал. Слёзы выступили.
Кульков никак не думал, что редкие и непостоянные сновидения получат такое интенсивное и бурное развитие. С ярким и насыщенным видением.
Что ни ночка – так сон… Да ещё какой…
Но, чего греха таить, не претворялись в жизнь они. Да. Сны снами оставались. До этого времени… А тут, похоже, исполняться стали. Вот невезуха…
«Сон в руку, как говорят. Но с опозданием на сутки. Вчерашний сон сбываться начал. Тот, заболел я в котором, – промелькнуло у него в бурлящей голове. – А уж про сегодняшний и говорить страшно. Не дай бог… Но и он тоже возымел своё действие. Добавил остроты, перчинки и горечи. Да-с… Кошмар!! Ужас!! Жуть!!»
