>Глава 97
Кульков – рыцарь без страха и упрёка
Лучший вид обороны – нападение.
Русскаяпословица
Старший охранник во всеоружии на боевом посту
Василий Никанорович как цербер настоящий охранял вверенное ему имущество и окружающую территорию, а также личное пространство, пока соседи ходили по своей надобности. По нужде, если честно сказать.
Отчаянно он защищал. На всех он кидался. На всех он бросался. Как пёс цепной! Не лаял только. Руками ещё махал отчаянно. И ногами топал грозно и гневно.
За время отсутствия мужчины и женщины он отверженно, грудью своею вставал на защиту чужих вещей, с великой честью отваживал желающих присесть на свободные места, которые соседи поручили ему посторожить.
Кульков действовал как настоящий старший охранник, каким он и был на работе своей. Он твёрдо знал, как надо караулить, как сторожить, как охранять. Школу прошёл.
И жизнь длинная помогала ему на каждом ответственном шагу, каким и сейчас был… шаг этот.
Кульков Василий Никанорович действовал и по инструкции, и по совести, и по зову сердца. Душевно и прилежно. Красиво и достойно. Как и всегда.
Он старался. Как мог… как умел, как знал, как хотел.
Порученное дело исполнял как подобает. Чтоб потом стыдно не было ни перед кем. Перед соседями в первую очередь. Чтоб о нём плохо они не подумали. Ведь они скоро придут и спросят, каков результат… Чтоб по справедливости всё происходило тут. И по честности. Чтобы потом никто пальцем на него указать не мог. Мол, вот этот пройдоха чёртов ведёт себя непристойно. Дескать, хамло этот свои законы тут устанавливает. Ну и чтобы он потом мог смело отрапортовать о проделанной работе. Результаты труда своего показать. Тем, кто его попросил об этом. Мужчине из учёного мира и женщине славной, бывший муж у которой в прокуратуре главной трудится.
Вообще-то, честно говоря, он сперва весьма вежливо отгонял и осаживал наглецов, которые просто нахальным образом лезли на освободившиеся было места. Он их просил тщетно, умолял, упрашивал, увещевал, говорил, что неприлично «сувать свою задницу в чужой огород». На шмутки, лежавшие рядом, показывал. Мол, люди тута сидят. Человеки живые. Скоро, дескать, они будут… Попыскать, мол, они пошли. До ветру, так сказать… Помочиться… И фыркал при этом на всех небрежно и скабрезно. Кулаки сжимал. Глаза под потолок закатывал. Слов, дескать, у него нет… Ну что, мол, за люди… на нашем общем, так сказать, блюде…
Затем строже Кульков стал себя вести. Гораздо строже. Поактивнее, пожёстче, так сказать. Пару раз даже в грубой форме правду-матку пришлось рубить. До мата, правда, дело не доходило. А хотелось. Ой, как надо было некоторых по матушке отчебучить. Но Василий Никанорович сдерживался всякий раз. Он был воспитан как подобает. Он был вежлив как не знай кто. Но… не всегда вежливость и воспитанность помогает. Иногда следует поступиться принципами. Тогда, в те моменты, он буквально сгонял нахалов и наглецов с дивана. Беспардонников… Чуть ли не за плечи. Чуть ли не пинками под зад. Была бы палка под рукой, надавал бы им по жопе от души. Говорил им, что тут занято: «Не видите, что ли, остолопы, болваны и черти болотные? Вещи их лежат… людей хороших… которые отошли… Ой! Простите… Не то хотел сказать… Не в мир иной они отошли, а так… на минуточку… на секундочку… В туалет… Сейчас придут. Вернутся они скоро… Разуйте, глаза-то! Эх, вы… чудаки приблудные… и понаехавшие в страну нашу миллионами… Ну скоко моно вам говорить! Вон, говорю, пошли! Вон!!!»
