Молодуха сначала опешила от такого разворота событий. Тень обиды скользнула по её лицу. Но, глянув с сожалением и угрызением совести на растерянного посетителя и на невозмутимую, строгую и едкую свою руководительницу, открыто косившую глазами куда-то в самый дальний верхний угол комнаты, не удержалась, звонко прыснула со смеху себе в раскрытые настежь ладошки и отвернулась прочь.
Она пыталась совладать с собой, но хохот, всё нарастая и усиливаясь, вырвался наружу: «Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!!»
Её начало трясти и колотить: «Хо-хо-хо!!» Бить и подбрасывать: «Хи-хи-хи!!»
Девушка выскочила из-за стола и стремглав выбежала из кабинета в коридор, корчась, давясь и извиваясь от безудержного гоготанья, визга и воплей. При этом она ещё умудрилась движением руки (пальчиком) выманить за собой онемевшего и охреневшего, в ужас пришедшего пациента. Тот, как пёсик на поводке, послушно и незамедлительно вышел вслед за ней.
***
Там, в коридоре, её опять периодически трясло, лихорадило, колотило, кидало из стороны в сторону. Ржала она… как конь боргойский… Давилась хохотом.
Смех донимал, допекал, докучал, всё больше захватывая бедняжку в свои объятья.
Её всю трясло, выворачивало наизнанку от размётанных по лицу фиолетовых волосиков и до самых розовых пяточек, которыми она без устали отплясывала чечётку.
Смотреть на девушку было страшно.
Она рыдала. Ревела. Стонала. Стенала. Визжала. Улюлюкала. Подпрыгивала. Ногами топала. Руками махала. Глазами по сторонам сквозь чёлку страшно зыркала. Лицо своё девчачье корчила. Гримасы менялись одна за другой.
Медсестра собой не руководила, не могла совладать с собой. Чёрт ею руководил. Или дьявол. Может, сам сатана… или сама… Или ещё кто…
Жалко сестричку медицинскую. Очень даже жаль…
И помочь ей ничем невозможно. Вообще ни! чем и не! чем.
Слёзы смыли тушь, пудру и румяна. Прыщи вспухли и вылезли наружу. Розовая кожа приняла свой естественный цвет – бледно-зелёный фон с тухлым сине-жёлтым оттенком. Волосики на верхней губе взбунтовались и встали дыбом.
Зина пыталась угомониться, утихомириться, но ничего не получалось. Нет, нет и нет. Никак не могла она успокоиться. Ни! как! Сколь ни старалась.
В который уже раз приступ дичайшего до одури хохота случался с ней.
Опять смех. Вновь ржание. И снова гогот и топот.
Девчонку корчило и подбрасывало. Она была не в себе.
Корёжило и крючило её. Винтом заворачивало. Спиралью. Буравчиком. Штопором.
Конопушки девчушкины, этой милой бедняжки, густо рассыпавшиеся по её уже весьма раскрасневшемуся до пылающего цвета лицу потемнели настолько, что даже стали огненно багряными и очень-очень ярко выраженными. Как у клоуна циркового.
Кульков сжался в комок. Прислонился к стене. И так стоял, рассеянно наблюдая за происходящим. Ему было жалко девушку. И в то же время страшно, хоть прячься.
Медицинская сестричка всё пыталась и пыталась успокоиться, но… у неё никак это не получалось. Несколько раз замирала на миг, но… заново принималась хохотать, только взглянув на обескураженного пациента. Наконец ей удалось-таки справиться со смехом, и она, едва отдышавшись, устремилась к нему со словами:
– Вы, дяденька… не обращайте на неё внимания… Она… она сегодня что-то не в себе… Какая-то не такая она сегодня… Да-да. Не такая она, как всегда. Она добрая. Она хорошая. Я, дяденька, даже не знаю, что это с ней случилось… Простите её… Извините нас… Ну, пожалуйста… Прошу вас…
