Она написала на доске сегодняшнее число: «Первое ноября».
– Какой сегодня день?
– Сегодня последний день перед каникулами… – неуверенно ответил класс.
– Сегодня день экзекуции, – крикнул Ролан с места.
Надежда Васильевна усмехнулась:
– В чем-то ты прав, Ролан… Сегодня я расскажу вам о ваших оценках. Но скажу прямо: они неблагополучные почти у всех.
Все мы знали об этом уже задолго до окончания четверти. Было тяжело наблюдать за отличницей Анфисой Жарковой. Этой девочке очень тяжело давались пятерки, но она старалась; когда мы злились на нее – окликали Ананасом, на что она очень обижалась. Она была единственной из класса, кто прилюдно зарыдал из-за четверки по математике, в отличие от других отличников, которые с достоинством приняли удар.
– Не надо распускать слезы, раньше надо было думать, – сделала замечание Анфисе Надежда Васильевна.
Она злорадствовала. Она смотрела на каждого ученика, когда громко называла его фамилию и соответствующую оценку, еще раз отмечая, какие мы бездарные и никудышные дети. Своим взглядом она укоряла не только нас, но и наших родителей, бабушек и дедушек, всех предков, которые давно канули в историю. Это был ее день, не наш. Только перед тем как назвать последнюю фамилию, она сделала паузу, притворно улыбнулась и громко произнесла:
– Федор Лучанов, у тебя, у единственного ученика – пятерка. Вот, ребята, с кого пример надо брать. Мальчик учится, старается. А вы…
Весь класс с ненавистью посмотрел на Федора, а он, чувствуя неловкость, виновато опустил голову. Он сидел рядом со мной, и в этот момент я намеренно отстранился от него.
Надежда Васильевна встала со стула, отошла к доске, повернулась спиной к классу. В этот момент мы все обомлели. Все платье было покрыто белыми изъеденными отверстиями, как будто его проела моль. При этом отверстия все увеличивались в размерах, все большие куски плотной ткани отслаивались, обнажая ее белье белого цвета. В классе поднялся смех, улюлюканье.
– Что вы смеетесь?! – недоуменно покосилась она на нас. Смех перешел в коллективный хохот.
– Дура, ты вся в дырках, – выкрикнул кто-то с задних рядов не своим, писклявым голосом.
– Кто это сказал?! – взвыла она.
Все уткнулись в свои учебники, но она видела, что мы продолжаем злорадствовать, еле сдерживая смех.
– Кто обозвал меня? Худобаев, встать! – закричала она на Дениса.
– Это не я! – замотал головой Худо.
Надежда Васильевна держала в руке указку и, если бы не коляска Федора, перегородившая проход, то в порыве гнева этот скипетр власти преподавателя, возможно, нашел бы голову Дениса.
– Садись! – скомандовала она. – Белозерчев, ты?
– Нет, – твердо ответил Бес, не вставая с места.
Надежда Васильевна кипела, ее большое бледное лицо переполняли эмоции.
– Ролан! – истерично закричала она. Он был ее последним вариантом, больше в классе на такое никто не способен.
– Встань!
Фаза неохотно встал.
– Ты еще и не встаешь! – она направилась к нему, но неожиданно споткнулась и чуть не рухнула на Анфису Жаркову. Та только успела закрыть руками лицо, – перспектива быть раздавленной, да еще и перед каникулами, напугала ее. Но пронесло, Надежда Васильевна удержалась на ногах, только черная туфля слетела с ее ноги, скользнув под дальние парты, и никто не торопился достать ее.
– Ролан! – еще раз завопила она. – Достань туфлю, сейчас же!
Ролан не стал испытывать судьбу и полез под парту.
