Жизнь в квадрате. Роман - страница 5

Иногда отец Рафаэля, страстный любитель джазовой музыки, приводил их к старому другу – музыканту, который жил в этом же квартале.

Этот контрабасист всегда громко смеялся, когда они приходили к нему без предупреждения, что очень смущало Рафаэля, и он, со своим ростом восьмилетнего мальчугана, прятался за спину сестры, которая была чуть выше его.

Музыка всегда раздавалась в этой квартире и Рафаэль начал обожать атмосферу джаза, которую он слышал впервые и которая, казалось, заметно отличалась от того, что написал Шопен. Он проводил часы, слушая то, что рассказывает этот человек, чье существование, казалось, было лишь взрывами импровизаций и смеха. Джаз был дыханием его жизни, тогда как контрабас был его сердцем.

Его звали Сэм и его английский акцент, который вибрировал в приобретенных с годами квебекских выражениях, вызывал в нем самом заразительный смех. Тогда все видели его большие белые зубы, которые поразительно контрастировали с чернотой его кожи.

Можно сказать, что серп луны сиял очень часто в небе этими ночами.

Сэм практически постоянно держал контрабас в руках, словно речь шла о длинной трости, которая его поддерживала; потом, как если бы ему нужно было взять дыхание, он внезапно останавливался в самой середине фразы и играл несколько нот прежде, чем продолжить свою мысль.

Совсем молодым он научился играть у своего отца, который сам был контрабасистом, прежде чем его талант привел его в самые лучшие оркестры, везде понемногу, по всему миру. В конце концов, он обосновался в Монреале, утверждая, что время его не спеша догоняет и что женщины здесь необыкновенно красивы.

Сэм горячо любил этот город, который представлялся ему маленьким Нью-Йорком, его родным городом. Тем не менее, чувствовалось едва заметное дыхание ностальгии в его голосе, когда он им описывал очень детально этот огромный город, уникальный в его понимании.

Он им часто объяснял, что Нью-Йорк был, в своем роде, выдающимся космополитом, и ни одно место в мире не могло сравниться с Центральным парком, местом, которое Рафаэль воображал себе как огромные феерические джунгли. Сэм рассказывал с восторгом мельчайшие забавные истории о различных кварталах, где он жил, анекдоты, которые всегда превращались в загадочные истории для детей.

Гринвич, маленькая Италия, Сохо звучали как невероятные обещания для Рафаэля. Он был зачарован рассказами этого человека, который говорил такой же эмоциональностью, как и импровизировал на контрабасе.

Между тем, Нью-Йорк слишком сильно изменился, чтобы мечтать о том, чтобы провести там остаток дней. Он предпочитал адаптироваться к спокойствию Монреаля.

На протяжении своей карьеры, старый Сэм играл с самыми великими джазовыми музыкантами. Все эти имена, которые он воскрешал в памяти, звучали как сокровища для Рафаэля. Более того, квартира Сэма была заполнена сувенирами, постоянно порождавшими все новые и новые серии историй, которые тот вновь рассказывал с большим воодушевлением.

Для Рафаэля это место быстро стало наиболее вдохновляющим из пещер Али-Бабы ровно до того дня, когда эта магия прервалась неимоверным желанием обжоры услышать, как тот играет на фортепиано…

— Я провел два года моей жизни, не встречаясь с ней… Два года, которые состарили мое сердце быстрее, чем все другие годы, вместе взятые…

Я вспоминаю, что к моему возвращению в отель в тот день, она позаботилась о том, чтобы оставить записку под дверью моей комнаты… Она написала странное слово: