Роман даже побаивался её: всегда строгую, аккуратную, гладко причёсанную, внутренне
натянутую. Она всегда такой была. А вот дядю Володю-то, работавшего киномехаником, можно
было и раньше увидеть на улице с широко расставленными для устойчивости ногами, в обвисших
штанах-пузырях. Он мог и в кинобудке напиться, перепутав последовательность всех частей
фильма. Надежду Максимовну тогда просто жалели. Вместе они не появлялись нигде, и поэтому в
пару с трудом объединялись даже мысленно. Так и не восприняв реально это известие в армии,
Роман, увидев потом Надежду Максимовну в Пылёвке у магазина, застывает потрясённым. Она ли
это? Черты настоящей Надежды Максимовны кажутся какой-то тенью в этой едва знакомой
женщине – растрёпанной, опухшей, с синяком под глазом. Спотыкаясь, шатаясь из стороны в
сторону, звеня пустыми бутылками в грязной, изодранной сумке, она подходит к крыльцу магазина.
И мир переверчивается с ног на голову. Мир, рвущийся в самом крепком месте, не может быть
логичным. И если бутылки собирает Надежда Максимовна, то и весь прочий мир тоже должен
пристроиться за ней с такими же грязными сумками. Можно ли было когда-нибудь раньше
представить её такой?! Оторопевший, Роман не решается даже поздороваться с матерью лучшего
друга.
– А, Ромчик, – узнаёт его она, глядя незнакомыми, запавшими глазами. – Отслужил, значит. . А
чо же не заходишь? Сергей-то наш в музыкально-педагогическом училище учится. И женился уже.
Вот так вот. .
Особенно долго и шепеляво, показывая недостаток передних зубов, складывает она из
непослушных звуков это «музыкально-педагогическое». Ох, Надежда Максимовна, Надежда
Максимовна… Теперь её имя, произносимое когда-то с уважением, стало уже именем
нарицательным. «Сшибаешь стопки, как Надежда Максимовна», – смеются теперь в Пылёвке над
желающими выпить.
Потому-то Серёга и не показывается теперь дома, потому-то в последние полгода ему уже не
до рассуждений о том, что творится в родном селе.
Как же теперь с ним об этом говорить? Как сочувствовать ему? Как не ранить уже самим этим
сочувствием? Странно, что их, друзей, разводят по сторонам жизненные события, которые
складываются независимо от них. Само собой, что когда-нибудь они встретятся, но совсем не
понятно, как будут общаться.
Конечно же, главная жизнь Романа идёт не на курсах электромонтеров и не за промывкой
уработаных электромоторов. Она начинается за проходной завода в кинотеатрах, в магазинах, на
улице. А впрочем, идёт и параллельно учёбе, и параллельно моторам – всюду, где мелькают
загоревшие за жаркое лето женские ноги, косо срезают сердце лукавые, яркие взгляды,
подрагивают при ходьбе даже под заводской робой умопомрачительные женские округлости. В
каком гипнотическом плену и власти держат вчерашнего солдата эти удивительные существа!
Роман плывёт по миру с креном на один борт: все мужчины в нём – серые тени, женщины же
реальны, выпуклы, ярки. С мужской частью мира на заводе и вне его хватает и мимолётных, вроде
как производственных отношений, с женщинами хочется развивать личные и волнующие.
Роман бродит по улицам, видит девушек и женщин, просто захлёбываясь их красотой и
собственным вожделением. Этого женского и магнитного уж как-то через чур много. Казалось бы, с
точки зрения разумности, притягательного требуется ровно столько, сколько в силах способна
воспринять одна отдельная мужская особь, но на самом же деле женская магнитность спокойно,
