кавардак, устроенный в её личности. Но этого нет. Есть лишь благодарность, от которой хочется
отвернуться. А её заявление об открывшейся широте взглядов ввергает в тоску. Закинув руки за
голову, Роман лежит, глядя в закопчённый, давно не белёный общежитский потолок. Ну, кто вот он
сейчас? Дьявол что ли? Может быть, объяснить ей теперь, что его вчерашние вопросы были
однобоки, с намеренным игнорированием духовного. Он это духовное просто взял и обогнул. Да,
конечно, какая-то прибавка свободы в её взглядах есть. Но это нечто вроде «нижней» свободы. А
если бы она поднялась к любви, испытав эту близость на духовной высоте, то обнаружила бы иную
свободу, не сравнимую ни по величине, ни по «качеству» с полученной. Однако, если она сейчас не
видит никакой разницы, то нужен ли ей этот «верх»? У кого в её возрасте есть верхняя, духовная
сфера? Что поделать, если жизнь так скудно и не сразу подпитывает нас духовным? Оно, это
духовное, слишком массивно, чтобы молоденькие девчонки успевали его осваивать. «О Господи, –
грустно думает Роман, – найдётся ли среди них хоть одна, у которой бы её нравственным
принципы были не штампованными, а осмысленными?»
Мир от недостатка истинного в нём видится не слишком прочным. Нехорошо, конечно,
разрушать его ещё больше. Однако в этом умножении греховности мира есть тонкое, тёмное, но
приятное наслаждение, такое же, как при вытаптывании ровного снежного наста в огороде. Только
детское удовольствие от разрушения было не прочувствованным, не прояснённым, а теперь оно
вполне очевидно. Этот уже отлаженный, отрепетированный поток женщин не оставишь просто так.
Белый снег валиот и валиот – женщинам не видно конца. А значит, надо вытаптывать и
49
вытаптывать… Ещё возвращаясь из армии, Роман думал, что женщина, недоступная, как ей и
полагается по природе, может до мужчины лишь царственно снисходить. Но как быть, если они
постоянно «снисходят» и «снисходят»? В воле женщины – воля природы. Игнорировать её
снисхождение противоестественно. Потому-то ты, мужчина, и владеешь женщинами. Хотя
владеешь ли? Не та ли природа владеет и тобой, подстёгивая тебя всякий раз, когда ты, раздувая
ноздри как лось, ломишься через кусты и преграды то к одной, то к другой, как бы победе. Можно
ли этот чёртов Большой Гон хотя бы как-то утишить? Чем разбавить горячую,
легковоспламеняющуюся кровь? Только бы лучше не водкой, старостью и болезнями, а рассудком.
Но что значит сейчас этот робкий рассудок? Да ничего: «суха теория, мой друг, а древо жизни
зеленеет». Ох, и зеленеет же оно, это древо! Так кучеряво зеленеет, что уже и не до обуздывающих
теорий. Хорошо бы вообще ненавидеть этих порабощающих женщин, да не выходит. Выходит
разве что иногда немного издеваться над ними. Купить с получки килограмм дорогих шоколадных
конфет (чаще всего «Весну» или «Буревестник») и по штучке раздавать знакомым и незнакомым
женщинам, внутренне насмехаясь над их светящимися улыбками, над их падкостью на словечки и
подарочки. Но, по сути-то, это вода всё на ту же мельницу. Женщин от такой насмешки над ними
лишь прибывает.
Этому помогает и ещё одно соблазняющее умение, открытое в себе Романом и
сногсшибательно действующее в ресторане. Это открытие – танцы. Всё начинается однажды с
лезгинки, заказанной компанией шумных горячих кавказцев. Музыка такая, что заставляет
непроизвольно подёргиваться руки и ноги. Роман сидит, наблюдая за движениями танцующих и
