Состояние такое моё – между тем, между тем! – воспринималось мною как заранее вероятное: чтобы пошёл мой роман!.. я же хотел их, людей, как-то исчерпывающе понять!..
И – растворился я словно… в этом запахе – и в Мысли, и в ужасе от этой Мысли! Растворился в запахе Знания. Именно такого Знания… Ничего далее не помню.
(Немножко ушибся…)
Даша потом ничего не рассказала – не захотела.
"Сознание потерял"! – Какое всё-таки грандиозное словосочетание!
"Скорой помощи" врач мне, лежащему уже на диване, – после укола земному и скучному – посоветовал тактично впредь в таких настроениях "не бросать резко", а заблаговременно принять полстакана – пальцами он показал точно.
Я признательно молчал.
Не было сил даже подписать свою книгу. Увезли её так.
Никто в комнате, судя по всему, не слышал того запаха.
Я же, слабосильный, был уже – в затаенности!..
Не летал давно – в высоком том упругом свободном ветре: когда зелёная земля, с ковриками полей, с квадратами крыш, с нитками дорог, – понятна и неопасна.
Сны потом, после, снились – о тех снах.
И вот, наконец, снится мне… будто бы я стою на чём-то твёрдом… и досадую. За то, что в тех снах отроческих не спросил ни разу себя о главном: как же я попадал туда, на высоту?..
Но вот я… будто бы, стоя на твёрдом-то, спорю даже сам с собой… в комнате небольшой, без окон, помню, освещённой откуда-то тусклым светом… совершенно пустой – словно бы нарочно приготовленной… да, для проверки!..
Ну, стою я на дощатом крашеном полу… И – ради самоутверждения – напряжённо развожу руки, как бы встречая грудью поток ветра… со стоном напряжения медленно валюсь вперед… и – зависаю над полом!.. в сантиметрах нескольких!.. Так что я даже отворачиваю лицо от пола…
Но всё-таки – вишу, вишу!
И даже чуть плыву… смещаясь, как кораблик в корыте…
В другой раз я более уверен и спокоен. На пустом летнем берегу знакомого моря. Солнце вверху жаркое. Но волны навстречу мне – мелкие и взволнованные. Ветер густой и порывистый. В небе над морем и везде вокруг – марево предгрозовое…
Я торопливо подхожу к самой кромке воды…
Да, уже счастливо щекочет глаза… Лишь раскидываю руки… Не надо и ждать…
Быстро несусь ввысь!
Третья глава
Я встаю рано; так рано – лишь бы не встретить никого, кроме самого себя, меня.
Раннее утро – это признание. Ночи – конец. Дню – начало.
И – признание себе в своём. Мне в моём.
Заставание себя врасплох. За откровенностью.
Когда моё главное – главное.
Начало и есть откровенность.
Древние люди очутились тут, на Земле, среди случившейся жизни, раньше меня – и им было всё виднее.
Наследие страсти вечной, молитвы, – страсть выделять мысли.
Первая: Мир – есть.
–– Я сам видел!
Вот – Мир, вот – человек. И в человеке – а значит, и в целом Мире – странно прежде всего то, что он, человек, не задался до сих пор самым неминуемым, который сам собой задаётся, вопросом:
–– А что заставляет меня задавать… хоть какой бы то ни было вопрос?!..
И это ли – не чудо!
Вот я выйду, может, сегодня на улицу, чуткий. Или – осторожный?.. Вон – люди… которые пока на виду. Ведь они каждый день друг друга закапывают, и любого из них в какой-то день закопают, а они, зная это, – даже не бледнеют…
Сама жизнь есть чудо.
Веры или неверия в чудо, стало быть, нет, не бывает – есть непризнанное наблюдение чуда.
И планета, и все и всё на ней, и пятнышко дыхания на стекле…
–– Отдавание!
–– "Здесь. Здесь".
–– А зачем ещё и я?
