На перемене Марья Ивановна стояла за углом и посмеивалась, наблюдая за учениками 6 класса. Неожиданно по школе, словно вихрь пронесся – объявлен экстренный педсовет! Учительницы утицами поплыли в кабинет директора, из-за дверей которого слышались звуки, напоминающие жизнь приусадебного хозяйства, когда говорок хлопочущих кур неожиданно перекрывается заполошно-истерическим криком петуха. Марья Ивановна, заправив привычным жестом за уши седые прядки, присоединилась к коллегам, округлой утиной походочкой направляясь к школьному приписному курятнику, где квохтал взволнованный учительский полилог:
– ЧП! Коллеги!
– Коллеги! ЧП!
– Руки тому оторвать!
– Кощунство!
– Это вопиюще!
– Почему у нас?!
– Найдем и накажем!
– Что тут? Что тут? – не очень заинтересованно подкудахтнула свою лепту Марья Ивановна. Однако ее робкий вопрос потонул в грандиозной речи директора.
–Коллеги! Я экстренно собрала вас, чтобы всем объявить о вопиющем проступке одного из учеников нашей школы… Она хотела выдержать МХАТовскую паузу, чтобы известие приобрело ещё большую значимость, но волнение не позволило ей этого сделать, и голос, предательски сорвавшийся, надрывно кукарекнул:
– В школе ЧП! Найден учебник! Новый! За 6 класс! В туалете! За унитазом!
Директорша выдохнула, словно вынырнула из омута.
– Это учебник литературы! – веско добавила предводительница птичьего царства.
Головы утиц заинтересованно-сочувственно повернулись в сторону Марьи Ивановны. Она загадочно потупилась. Начальница наддала децибел:
– Учебники подписаны! Это учебник… Виктора.
Раздалось многоголосое кряканье и кудахтанье, из которого с трудом вычленялись человеческие слова "я так и знала", " кто бы сомневался", "а кому же ещё"......................
Когда "Гул утих… Я вышел на подмостки, прислоняясь к дверному косяку, я ловлю в случайном отголоске, что случится на моем веку. На меня направлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси. Если только можешь, Авва отче, чашу эту мимо пронеси. Я люблю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль, но сейчас идет другая драма. И на этот раз меня уволь. Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути. Я один. Все тоне в фарисействе. Жизнь прожить, не поле перейти"…
Это, конечно, был Пастернак. И к делу не относился, но как-то сам попросился… Виктор знал эти строки. Он много чего знал в свои неполные двенадцать. Порой ему казалось, что он очень давно живёт, а иногда ощущалось, что только вчера родился. Когда, как гром среди ясного неба, прозвучало объявление о вызове к директору, Витька ощутил гамму смешанных чувств: недоумение, лёгкий гадливый холодок тревоги, азарт и отчаяние героя, бросающегося на амбразуру, некое величие и в то же время желание схорониться за плинтусом. Мысленно он перебирал, в чем может быть повинен, и размышлял, стоит ли в этом сразу признаться или же все отрицать?!
Когда, вперив тяжкий взгляд поверх очков, суровая женщина средних лет, облеченная педагогической властью, объявила приговор, он опешил. Узнав, в чем его обвиняют, он недоумевал, но не подавал виду. Снова холодной волной накрыли разнообразные чувства: смешно, нелепо, глупо, странно. "Я один, все тонет в фарисействе…" Неожиданно для самого себя Виктор выпалил:
– Признаю свою вину! Вы будете смеяться, но я просто зачитался рассказом. А, когда звонок прозвенел, сунул учебник за унитаз, чтобы не смеялись одноклассники. Простите меня, – обезоруживающе улыбнулся Витька и ясными очами посмотрел в глаза суровой женщины.
