– Фирсанов! Старый друг! Куда ты пропал? – услышал он вечером голос однокашника, когда ноги помимо воли вынесли его на Невский.
Он поднял глаза.
– Старик, у тебя все в порядке? – стал допытываться Александр Краснов. – С отцом всё хорошо?
Лёня едва кивнул.
– Ты ел? – Фирсанов неопределённо пожал плечами. – А ну, поедем ко мне, – практически приказал однокурсник. И схватив за рукав, потащил уставшего от себя самого Фирсанова к извозчикам. – Перекусим, махнём и разберёмся!
Леонида пленил простой алгоритм действий, он устал от одиночества и собственных мыслей, поэтому, не сопротивляясь, побрёл следом, безропотно позволив товарищу верховодить.
Только они расположились у Александра дома, как к тому завалила ватага университетских друзей. И шампанское полилось рекой.
После того как в сознании стёрлись все острые грани, боль немного притупилась, остался только саднящий уголёк в левой части груди. Его сознание раздвоилось. Один – глядел на происходящее трезво, где-то даже цинично, приговаривая: «Ну, давай! Отчебучь какой-нибудь номер! Что ты ещё можешь?» Другой – трогательно подпевал Краснову и требовал, чтобы тот спел: «Нынче время пришло // Все каменья собрать в закрома. // Вдруг взошли семена, // Что бесплодной рукою засеяны»[8]. А ведь и вправду – нынче время пришло. Гори всё прахом! Активно махал в такт бокалом, участвовал в заковыристой беседе, хихикал и даже находил остроумные доводы и ответы. В самый разгар веселья Краснов пристал к Фирсанову.
– Фирс, ну покажи хотя бы один фокус!
– Не хочу, Саша. Настроение не то.
– Мы все тебя просим, – беря остальных в поддержку, наседал Александр. Народ подхватил неуверенными голосами: «Просим! Просим!»
– Нет. Не до фокусов сегодня! – резко отрезал Леонид. – Я покажу вам кое-что похлеще. Трюки от американского эскейпера Гарри Гудини.
– О! Это что-то новенькое! – захлопал в ладоши Краснов, и остальные его поддержали.
– Пошли! – скомандовал Фирсанов.
Люди, в ожидании чего-то необычного, не задавая вопросов, пошли следом. Фирсанов вывел всех на большой балкон Красновской спальни, который выходил на набережную одного из кривых каналов. Хотя «набережная» – это слишком гордое и недостижимое слово для этого явления архитектуры. Балкон нависал над жирной чёрной водой, которая липко и грязно, с невероятным одолжением отражала свет соседних домов. Луна светила как паровозный прожектор, а пронизывающий ветер стих, но температуру на улице это не повышало.
Взмахами разогрев немного тело, Фирсанов протянув Краснову руки и, указав на ноги, безапелляционно приказал:
– Вяжи!
Его фигура в белой рубашке, эффектно подсвеченная луной и светом из окна, романтично выделялась на фоне города.
– Чем? – ни о чем не догадываясь, спросил Краснов.
– Чем угодно! Ремнём, галстуком, полотенцем, в конце концов. Только не простынёй, запачкаю, – предупредил Леонид.
Нашлись доброхоты, которые пожертвовали галстуки. Смеясь и веселясь, Саша и добровольный помощник сделали всё так, как потребовал их товарищ.
– Только вяжите хорошенько, чтобы потом не говорили, что дали слабины! – требовал Лёня. – Любой может проверить. – Но публика добродушным гулом высказала полное доверие иллюзионисту.
Пошевелив руками и ногами, Лёня показал столпившимся на балконе и в проёме двери, что связан он по-настоящему.
– Затянул, со всей любовью, как извозчик вяжет, – уверил однокурсник.
– Милостивые государи, трюк исполняется впервые, так что возможны огрехи, за что заранее приношу извинения.
