– Да чего уж там – давай! – подбодрил кто-то из присутствующих.
– Вы всё ссудили мне сами, так что всё без обмана или сговора, – готовил Леонид публику к номеру, мелкими шажками двигаясь к самому краю.
Присев, он с места вспорхнул на перила, шириной в кирпич. Выровнялся, прыжком встал на руки, секунду постоял «свечой» вниз головой, толкнулся ладонями и снова был на ногах. И так несколько раз. Публика ахнула. Этот трюк Леонид любовно обозвал «козлик». На пятый или шестой раз он застыл на руках, сильно прогнулся, закинул ноги в сторону канала. Все на балконе застыли в ужасе, боясь случайным возгласом спугнуть тронувшегося умом у них на глазах однокашника. А он стал сгибать локти и заворачивать по дуге тело. Через несколько секунд он опирался свободной рукой на перила, а ноги продолжали висеть над бездной. Баланс он удерживал второй рукой. Вдоволь насладившись беззвучной паникой зрителей, Леонид распрямился как пружина и соскочил на пол. Краснов и другие стояли молча с открытыми ртами.
– А вот ваши вещи, господа! – протянул иллюзионист развязанные аксессуары своим владельцам. Только тогда публика обратила внимание, что связанные руки и ноги свободны. Студенты одобрительно загудели, а кто-то даже зааплодировал.
– Ну ты, старик, даёшь! – выдохнул бледный Саша, который смотрел на Леонида трезвым и слишком внимательным взглядом. – Я что-то продрог. Айда по шампанскому!
И народ, шутливо толкаясь в дверях, повалил к столу.
– Останься у меня, – возле самой двери попросил его Краснов, когда последний гость исчез в гулком парадном.
– А твои… – начал было Фирсанов, застыв одной ногой над подъездной гулкостью.
– Я эти дни один. Так что никого не обременишь. Даже меня.
– В таком случае – я согласен, – улыбнулся Фирсанов и, сделав почти балетный пируэт, вернул пальто на вешалку.
– Зачем ты так поступил? – уже в комнате серьёзно спросил Саша.
– Ты о чём?
– Ну эти эскапады на балконе.
– Это фокусы от Гудини.
– Это попытка покончить с собой от Фирсанова! – рявкнул Краснов. – Или ты думаешь, что я слепой безмозглый болван!
– Я так не думаю, – после некоторой паузы ответил Лёня.
– Тогда выкладывай.
С Красновым он максимум приятельствовал, но не дружил до той степени, чтобы доверить душевную тайну, а тут Леонида прорвало. Он рассказал о Гермесе Трисмегисте, о капитане корабля, о Гарибальди с Байроном и Бакуниным заодно, ну и конечно же о бурах с англичанами. И о Елизавете Меньшиковой. За несколько минут его монолога приятельские отношения переросли в дружбу.
После исповеди Фирсанова Краснов долго молчал, потом схватил яблоко и аппетитно им захрустел. И так отдался этому занятию, что Леонид почувствовал себя опять оконфузившимся. Он ему сердце на подносе серебряном вынес, а этот яблоко хрупает, как мерин ямщицкий! Но яблоко не арбуз, наконец, и оно закончилось.
– И всё-таки я буду настаивать, – утерев салфеткой рот, произнёс свой приговор Краснов, – что ты подобен шару или, на худой конец, сфере. К последней ты даже по более тяготеешь.
– Это почему? – растерялся Лёня.
– Потому что идиот! Круглый!
– Я бы попросил бы! – взвился Леонид.
– После того что ты там вытворял, – Саша кивнул в сторону балкона, – я имею на это право. А кто бы потом трясся и бледнел перед околоточным? А? Молчишь?! А с батюшкой твоим мрачную беседу кто имел бы? Вот то-то и оно! Так что изволь выслушать! Ты относишься к очень интересной породе людей.
