– Вы снова меня напугали, Леонид! – сурово, без улыбки произнесла она.
– Странно, – неизвестно чему удивился юноша.
– Что вам странно? – начала заводится Лиза.
– Испуг и улыбка до этого момента у меня не вязались воедино. Или это была гримаса?
– Фу! А вы следили за мной! Слежка – удел филёров! – взвилась Меньшикова.
– Надо понимать, что цветы вам не понравились, а разговор утомляет. Тогда честь имею. – Он оторвался от перил.
– Мне интересно, – она остановила его вопросом. – Где вы берете живые цветы об эту пору?
– Так сказать, на родительском горбу выезжаю. Отец когда-то помог одной цветочнице в суде и та до сих пор от него без ума. Каюсь, а я бессовестно этим пользуюсь.
– А ларчик, оказывается, просто открывался…
– Ну, чтобы не разочаровывать вас окончательно, Елизавета, более не смею обременять собою.
Фирсанов направился к двери.
– А ещё в герои рвались! – с неприятным удивлением отметила Меньшикова. – Если любое препятствие будет вызывать у вас такую панику, то вы ничего не добьётесь в жизни.
– Прекрасно!
– Что прекрасного сейчас произошло?
– Я получил предельно дельный рецепт, как действовать в любых ситуациях. Гран мерси, Елизавета Борисовна, за науку. Буду долго носить её в своём сердце и непременно воспользуюсь. Перед самым отъездом так обогатился! Прекрасно! А теперь разрешите…
– Перед каким таким отъездом?
– Выходит так, Елизавета Борисовна, что эти знания вам уже ни к чему.
– Постойте, постойте, Леонид! Пока я несу за вас ответственность и должна знать.
– Правда? – удивлённо протянул Фирсанов.
– Немедленно говорите! – Но он молчал и нехорошо улыбался. – Не отвечать женщине – это неучтиво, в конце концов! – разозлилась Лиза и слегка повысила голос.
– Ну, поскольку это наша последняя встреча, я воздержусь от просьб в дальнейшем не делать мне замечаний в подобном тоне. Послезавтра я уезжаю туда, где люди воюют за идеалы свободы. Перебираюсь ближе к мысу Доброй Надежды. Правда, придётся давать большой крюк через Одессу, но как известно – сто вёрст не крюк для бешеной собаки.
– Зачем?
– А кто ж их, бешеных, знает? Может, они и двести пробегут.
– Я об Африке.
– Чтобы буры были не столь одиноки в своей борьбе, – криво ухмыльнулся ухажёр.
– Вы что, с ума сошли? – искренне спросила она своего кавалера.
– Видимо. Прощайте. – И Леонид рывком вышел из подъезда.
– Погодите! Леонид, остановитесь! – Ещё не затихло эхо удара входной двери, а Лиза уже выскочила во двор. Но он снова будто растворился в ночи. Улица была пуста. Лиза, постоянно оглядываясь, вернулась во двор и, открывая дверь, с чувством произнесла:
– Боже мой, какая я дура!
Леонид возвращался с набережной Пряжки с ощущением, что случилось непоправимое. Он потратил массу усилий, времени и нервов для исполнения, как оказалось, каприза курсистки?! Что-то хрустнуло внутри и надломилось. В отношении к Елизавете образовалась трещина. Она ещё не была видна, но уже чувствовалась. Иногда возьмёшь в руки чашку, она и целая, и блестит, а проведёшь пальцем – и под подушечкой чувствуешь зазубрину будущего скола.
«Ну почему, почему я не послушался трёх человек, которые мне сказали одно и то же?! Сидел бы завтра преспокойно на лекциях, веселился в перерывах, а вечером разговаривал с отцом в кабинете. И, может быть, стал бы брать у него уроки вокала?» Пение отца произвело на него сильное впечатление.
И что теперь делать? Контракт подписан, подорожные и суточные получены, а то, ради чего он всё сделал, уже не нужно!!! Ни ему, ни кому-либо другому! А обратный ход уже не дашь!!! Сам не посмеешь, да и засмеют так, что в пору будет топиться в ледяной воде. Перестанешь себя уважать. Дурак! Поддался порывам и вот итог: жизнь, не начавшись, пущена под откос. И что самое обидное, своими руками и по собственной глупости. Эти мысли, подобно метеоритам на ночном небе, вспыхивали в воспалённом мозгу влюблённого студента.
