– Нет, – тихо засмеялся князь, поняв взгляд гридня. – Опять воевать… это тоже уже не для меня. Теперь – не для меня.
– Ты – старший в княжьем племени, – твёрдо возразил Колюта. – Ты – сын Ольга Святославича! Великий стол должен быть твоим!
– Это так, Колюта, – тихо ответил князь. – Только не смогу я. Поздно. Мне поздно. Я уже в колоду гляжу, а детей у меня нет – для кого я за великий стол бороться буду? Ради самолюбия своего?!
– Отчего – ради самолюбия?! – холодно ответил гридень. – Ради правды! Ради порядка мирового! Ради богов русских!
Князь Судислав молчал – на челюсти вспухли желваки, взгляд заострился. Колюте на миг показалось – сейчас сбросит Судислав Ольгович рядно и суконное одеяло, встанет и кликнет клич витязям.
Только до Белоозера было далеко, а желваки на челюсти князя скоро разгладились.
Нет.
Не боец был больше князь Судислав, горько согласился неведомо с кем Колюта. Сами собой сжались кулаки. Хотелось мстить за загубленную жизнь господина – да и свою тоже.
– Так что пришла пора, Колюта, – почти неслышно шевельнулись губы князя. – Пора доставать заветную шкатулку.
– Вспомнил, – хмыкнул Колюта отстранённо, что-то ища в поясной калите. – Той шкатулки уж лет двадцать как нету – сторожа плесковская выманила, чтобы тебе постель тёплую в поруб передать.
Шкатулка была дорогая, резьбы доброго белозёрского мастера, из томлёной корельской берёзы, но князь не её сейчас пожалел.
Тревожило другое.
– А… – князь чуть испуганно приподнялся, и замолк, увидев в руках гридня небольшой рожок с плотно притёртой пробкой.
– Обижаешь, княже Судислав, – укорил негромко Колюта. – Неуж ты думаешь, я им шкатулку так и отдал, вместе с…
Гридень не договорил.
Достал из поставца две каповых чаши, взялся за пробку. Встретился взглядами с князем, замер на миг.
Князь покачал головой.
– Сначала – бересту и писало.
Колюта, не удивляясь, положил на стол чистый выглаженный лист бересты, сел и приготовился писать. Не особенно навычный до сих пор в грамоте гридень многому выучился в обители.
Князь говорил медленно, хотя мысли бежали быстро, удивительно ловко складываясь в слова – то, о чём он долго думал сначала в заточении порубном, а после – в монастырском. Медленно – чтобы Колюта успел за течением княжьей мысли.
Князь Судислав отвергался от христианства и пострига. Призывая в видоки богов Перуна и Велеса, он передавал свои права на великое княжение, на каменный престол6 киевский полоцкому князю Всеславу Брячиславичу.
Договорил.
Смолк, переводя дыхание.
Вновь встретился взглядами с верным гриднем.
Кивнул.
– Так надо, Колюта.
– Монахи спрячут это бересто, – качнул Колюта головой. – Или сожгут.
– Верно, – подтвердил Судислав с удовольствием. – Поэтому убери со стола одну чару – оставь только для меня. А ты сам – поедешь к Всеславу в Полоцк. Немедля. Сейчас.
– Но… – попытался было возразить гридень, но смолк, остановленный взглядом князя.
– Схоронить меня и без тебя схоронят, – твёрдо ответил князь на невысказанные возражения Колюты. – Монахи всё одно не дадут тело сжечь да страву или тризну провести.
Судислав говорил спокойно, без дрожи в голосе, и гридень склонил голову, соглашаясь.
Он повиновался.
Мутная струйка канула в чару, гридень сунул опустелый рожок обратно в калиту и подал чару князю. Горьковатый запах пощекотал ноздри, князь сглотнул терпкое горькое питьё.
Теперь надо было договорить то, что ещё не успел сказать.
