Обманывая сам себя – я все равно обманываюсь сам. Сам.
Хочется всё время назад, туда, в «темноту» без звуков.
И темнота милостиво приходит ко мне.
…В ту в нескончаемую ночь Путника снова мучили кошмары видений.
Своды мраморной гробницы смыкались над ним, и старательные каменщики закладывали дверь, плеща цементным раствором; лишь маленькое окошко покуда оставалось свободным.
Сквозь него Идущий видел, как в небе вместо солнца скалится в злорадной ухмылке шипорогий череп демона Аваддона.
Путнику временами казалось: его место – там, в земном саркофаге, в подземелье монастыря, скрытом под мраморными стенами.
Он уже давно там, спит без сновидений, а по «беспредельной» бродит лишь его неприкаянный призрак, навеки опутанный миражами чужой, или своей памяти, засунутый в мешок черта—демона…
Человек, человек ли, сущность ли человека, или уже тень ли от сущности, напомнило себе, что оно вроде живо. И невесело рассмеялось… если бесплотные сущности могли ещё смеяться…
…Темнота. Тишина. Покой. Ничто.
А вот уже – не тишина. Звук. Поющей Тибетской чаши. Издалека. Из светлого далёка, из Индии. А вот трещит буддистским варганом странный напев, постукивает палочками бамбуковых нунчаков. Ближе, ближе…
И уже Рядом…
Тишина. Но темноты больше нет – ушла куда-то, наверное.
Камень. Вокруг – камень. И над головой – тоже.
Сверху неуверенно сочится серость. Это свет.
Такой свет, когда наступает предрассветное утро сразу после ночи.
А ещё такой бывает свет перед затяжным дождём.
Впрочем, неважно, свет как свет.
Совсем рядом – руку протяни, достанешь! – грязные циновки.
Это пол. Такой пол. Чуть дальше – круглый блин из камня; на блине стоит кувшин. Глиняный, кособокий. Такие в Индии ещё делают.
Ага, вон, еще дальше – дверь, собранная из каких-то совершенно немыслимых обломков дерева.
Кажется, что-то подобное он уже видел. Серость, плоские камни, узкое оконце и – дверь—уродина. Где такое уже было? Или не было. Не знаю.
Нет, и не вспомнить.
Снаружи доносятся голоса. Люди. Разговаривают.
О чем – не понять. Люди…
А сам он – кто? Человек? Да, наверное.
Руки ползут по телу, щупают, трогают. Руки.
И тело, по которому они шарят. Наверное, где-то есть и ноги.
И голова. А вот на теле обнаруживается шрамы.
Под ключицей, и на плечах.
И еще один, выше, прямо на горле. Шрамы хочется чесать.
Ну и ладно.
Удивление уходит вслед за темнотой.
Он – человек. Это точно. Бывший Человек – и все?!!
Нет ответа. Только гулкая пустота там, внутри, где должен лежать этот самый ответ. Ну его в баню.
И вновь – тишина. Темнота. Вернулась.
– Нет, больше не приходи! Помню, я вспомнил! Где это было, – больше всего Путнику хотелось бежать отсюда.
Ноги, ноги лучшего бегуна из Индии – где вы?!
И конечно бежать со всех ног и сил, если они есть у обескровленной сущности.
Но сейчас, когда в намертво замурованной гробнице, куда заточил его издыхающий Аваддон, со сборищем демонов, обозначился крохотный просвет, мышиная нора, щелочка наружу, – Путнику стало страшно.
Так узники дуреют от глотка свежего воздуха, кричат, хватают стражников за руки, моля вернуть их в привычный смрад и мрак.
Или это просто предсмертный бред и снова кошмары из прошлых жизней… или может просто надо выйти для побега отсюда.
– Беги отсюда голыми ногами, прямо сейчас, без носков и сапог! – и пришедшая мысль из «ниоткуда» оказалось положительной: верёвка—охранник, или лярва—присоска в форме которой она воплощена, была изодрана в клочья и на ниточки.
