Все ложь: походы и завоевания, падения и взлеты, годы и расстояние, имена и громкие титулы – всё в мире ложь, кроме этого!
О, мой бывший повелитель – прости и прощай.
Всё, уходи к своим родным чертям!
Да пришла пора, наконец, было уходить и ему в свой мир.
…Путник зажмурился, потом медленно завертелся на месте, вспоминая осознанные ощущения… почувствовать, увидеть, нащупать, в какой стороне лежит дорога… дорога домой… только его дом где, и кто подскажет из ныне живущих и там и здесь.
Кто запомнит и вспомнит подобное…
Да ещё – испуг того мига, когда оторопевший чёрт—демон Гусоин видел такое впервые на своей чёртовой жизни: там, куда указывал Путник в последний раз, астральный эфир заплясал киселём открывающегося прямого перехода в Средний Мир.
«Странник в странной стране»
Крик – как у младенца, родившегося на свет.
Только запоздалый. Глаза открываются. Видят. Старца видят.
Сухого, жилистого, с родинкой над верхней губой, из которой растут жесткие черные волоски.
Старец сидит напротив, почесывает ухо, и глядит прямо.
Очертания раздваивались и двоились в калейдоскопе.
Или это моложавый граф Виландия. Или старец, из «беспредельной», вроде последнего привета с того света.
Или всё-таки тот знакомый, который еще в театре помог, а после дуэли, человека в госпиталь приволок на себе.
А ещё у него наколка на руке.
Странная. Как у странника в той жизни.
Так и не узнать правды.
На него он глядит – старец или граф.
На человека.
– Наконец-то ты пришел в себя, – улыбка играет скупым рассветом на морщинистом лице.
– Я… пришел… – слова выходят чужие, натужные, от них першит в горле, и человек на время умолкает, откашливаясь.
Грудь саднит; это неважно. Важно другое. Понять и узнать.
– Кто я? Ты старик, или тот знакомый граф из театра?
– Кто ты? Или я?
– Одно время тебя звали Джоником, сталкером проводником Зоны.
Но ты задушил это имя собственными руками.
А еще раньше, если мне не изменяет моя старческая зонная память, ты называл мне другое имя – Идущий Впереди по Небу, бродяга и дуэлянт.
…Я сидел на троне, и думал свои, совсем не благостные мысли.
Ибо грешен я, и грешен сам весь мир, в котором я проживаю.
Стою где-то на краю.
Только где он край?
Мой собственный край.
Сидел в нужнике больничном, и думал.
Если было чем думать и задуматься, да и место было подходящее для этого. А трон это так, для сарказма.
Ведь тогда фаянсовых унитазов не было, а существовали в употребление вот такие сиденья в форме царского трона.
Я Виландию после этого спрашивал, что со мной было, зачем в монастырь меня отдавал.
Он и рассказал вслед за тем. Ты лежал и болел, метаясь в бреду.
Видно крови потерял через край. Хотели тебе свиную кровь влить местные лекари эскулапы, но я не разрешил.
Потом вдруг отключился и не дышал. На три дня уходил.
И не приходил в себя.
Думали, уже умер, пора заказывать погребение в гробнице при часовни и замуровывать тело без эпитафии.
Потом вроде задышал, закричал страшно—страшно – и очнулся.
Так что никуда я тебя не отдавал. Почти всё время возле койки дежурил.
Значит всё привиделось! – и моя пьянка с Сатром, и монастырь,
и меч Иштен Кардъя. Обряд «перехода» для погибшего Андреса и Мардук, кот учёный.
Но я же помню это как случилось, вот как сейчас.
Не стал Виландии рассказывать о том, всё равно не поверит, а если поверил бы, что это изменило бы.
Лишь палые листья носит постылый ветер по тротуару.
И я сидел погруженный в думы думские.
