Или не завещал. Не знает он, этот странник доподлинно.
…Потом, после посещения гробницы, провалился в сон без снов.
Как я каким-то образам очутился и вновь стою там, в «беспредельной».
Стройка не стройка, грузовик вахтовка вез от одного объекта на другой.
Странное место. Всюду разруха, как после войны или катаклизма.
Или другое.
Операционная реанимации.
Всё белом бело, запорошенная белым кафелем и краской, словно засыпанная в застывшем снегом.
Жизнь утекает сквозь время, просачиваясь каплями жидкости из промывателя.
Тикает нитеевидный пульсом на аппарате искусственного дыхания, с мониторами датчиков вокруг стола.
Кто и что я делаю здесь.
Прорывается сквозь наркоз.
Деловито журчит вода в водостоке, где-то не закрытым краном рукомойника.
Ей дело нет до всего, она течет себе и журчит и журчит, песочными часиками, падая вниз.
Остро пахнет кровью, болезнью, и чем-то еще неуловимым в операционных.
Наверно нашатырём, спиртом, формалином, или наркозом, не знаю.
Или всем сразу.
Тихо суетятся врачи, в белых полумасках, скрывающие их лица.
Да они просто смешны, мать вашу…!
Спасают они…. Просто смешно. Кого и от чего.
От смерти?!
Смерть приходить ко всем.
И только бог дает временную отсрочку.
Сатр Смотрящий на Вечность с Мардуком, вместе они наблюдают за мной исподтишка сверху.
Проступая рисунком знакомых очертаний во прошлых видениях, через белый, опять же, потолок с нестерпимым светом слепящих плафонов.
Что вам надо от меня? Ответьте? Черт побери!
…. И снова улица ночная где-то в мегаполисе.
Освещенная огнями тысячью реклам и мчащихся автомашин по навесным пролётам дорожных развязок.
Я стою прямо посреди неё, этого огромного проспекта.
Свет лазерного жара от бегущих экранов на стенах высоток бьет в глаза.
Толпа, нет потоки, идут сквозь меня, безумных, одурманенных городом, людских особей.
Я не понимаю их язык.
Пытаюсь протиснуться наперекор, толкаюсь локтями, сшибаю кого-то, извини так надо, но все равно получается вязко, утопая в трясинной топи.
И я чувствую, как трясина поглощает меня…
Путник заснул сидя, и сейчас, упав набок, основательно треснулся головой о камень. От чего и проснулся и выругался матом.
– Твою ж ты мать – еще раз повторил Идущий, потирая ушибленное место. – И приснится же такое!
Солнце успело закатиться за вершину Нарыш—Тау, и снежная татарская чалма, которую гора носила с неизменным достоинством, была уже не розовой, – серо—лиловой она была и есть, и продолжала быстро темнеть.
Сумерки стремительно падали на горы, или гору, серым саваном, обещая скорую ночь.
Пора было идти, по зову сердца и долга. За всеми ответами.
Путник тяжело вздохнул, встал и шагнул в кромешную тьму подземелья…
Раз—Два—Три шага – и темнота сомкнулась вокруг.
Беспределами.
– Кто я… скажите мне, кто я?!
– Выдающий—Себя—За—Пророка, улю-ль-азм рассуля; маленький Джоник, глупый сын своего рода, ветвь от дерева гордых обитателей севера…
– Где я?! Где он, этот, который выдаёт себя за пророка?!
Нет, и не слышно ясного ответа.
Лишь хихикает махонько насмешник—невидимка:
– В преддверии райских садов ада, в странной стране, дружище – а хуже места и не сыскать, хоть век сыщи, да не сыщешь!
Тьма обступает, морочит, приникает тесными объятиями нелюбимой женою, на зубах хрустит противной мукой, а где-то неподалеку капли воды долбят темя вечности: иже, еси, на, небеси, отче, наш… ты, гроза, гроза всех богов…
Капли? Воды?! Откуда…
