Журнал «Парус» №66, 2018 г. - страница 3

там сердце есть из мяса,

там небо и т.д.

И вот ты плачешь басом —

в Париже и везде.

***

Разорву паутину,

Сплетенную ложью и гневом.

Нарисую рябину

Под теплым безоблачным небом.

И найду те слова,

Что от слез прорастут в белом поле.

Может, тем и жива,

Что люблю одинокую волю.

ТИШЕ ВОДЫ, НИЖЕ ТРАВЫ…

Никакого мне дела нет

До пустой молвы…

Буду жить я тише воды,

Ниже травы.

Буду слышать лишь,

Как вода поёт,

Как трава растёт,

Как трепещет лист.

Как земля моя

Шумный дождик пьёт,

Как речной перекат речист.

Затаюсь вот так

И услышу вдруг,

Что не слышит никто нигде,

Как бренчит серебром паутин – паук,

О чём рыба молчит в воде.

До людской молвы

Мне и дела нет —

Всё никчемная болтовня…

Сквозь лучи травы

Протекает свет,

Как молчание, сквозь меня.

ЛАНДЫШ

Тропинка, солнце и лоза

Спускаются к реке.

В тени жемчужная слеза

Дрожит на стебельке.

То первый ландыш задышал,

Всплакнув в лесной тиши.

И ветер аромат смешал

С теплом моей души.

ОДУВАНЧИК

Одуванчик весь бел, на него только дунь —

Разлетятся пушинки, как снег, на траву.

Птицы в юной листве воспевают июнь,

И мечтательно бабочки в небо плывут.

Земляничные ветры навстречу летят

И несут теплых ягод божественный вкус…

И обрызганный солнцем встревоженный сад

Полон света и душу волнующих чувств.

ДОРОГА В ВЕЧНОСТЬ

Так трудно прикипеть к порогу

Тебе, познавшему дорогу

И волю вольную полей,

И зов осенних журавлей.

Когда уходит день вчерашний,

Как трудно быть тебе домашним

И грусть водить на поводке,

И жить в уюте и тоске.

Ах, это все необъяснимо!..

Как хочется порою дымом

Скользнуть в спасительный проем,

Смешаться в небе с вещим сном,

Осилив путь далекий Млечный,

Познать свою дорогу в Вечность.

Рассказ

– На что вы живете? – спросил прокурор пристрастно.

– Кручусь… – ответил Хаймович.

– Что значит – кручусь? Ну, покрутились бы вы вокруг меня – и что?

– Вокруг вас? Что вы! И вы бы имели, и я бы имел, и все были бы довольны!

Этот нестареющий анекдот Василий Степанович держал при себе как словесную трудовую книжку, описывая им при случае род своих занятий.

Когда на пятнадцать частей разломилась армия великой страны и сделались в одночасье никому не нужными тысячи и тысячи служак, наш герой, выведенный в отставку, испытал затяжную гнетущую растерянность. Ни умения в руках, ни знаний, способных обеспечить куском хлеба. Но врожденная неподатливость к унынию не позволила Василию Степановичу замкнуться и опустить руки. Все они, служаки, оставленная не у дел военная косточка, невольно тянулись друг к другу, поддерживая связь, и стоило кому-то одному поймать удачу, как он тут же скликал своих, на кого мог положиться.

Однокашник нашего героя, с которым вместе, бывало, напропалую бедокурили в училище, ловко, совсем как они в юности на подножку трамвая, запрыгнул в политику. И вдруг, пожалуй, что неожиданно и для него самого, заделался городским головой.

Василий Степанович был призван одним из первых. Перечень возможных вакансий не имел конца. И широта ли выбора была тому виной, или потому, что всё предлагаемое доставалось как бы на дармовщинку, однако ни к чему не потянулась душа. Несколько дней Василий Степанович так и эдак пробовал прислушаться к себе и в итоге пришел к убеждению, что его давнишний, по сути, детский еще выбор армейской службы, как и первая половина жизни, – были ошибкой. Сейчас, не по своей воле отлученный от армии и так долго просуществовавший никем, он с удивлением открыл в себе, что ему не хочется снова идти кому-то в подчинение и кем-то командовать. До того не хочется, что сама уже мысль о бесспорно завидном служебном положении воспринималась отталкивающе неприятной.