Хворост пылал, а комель шаял – и вместе они рождали общее пламя. Но когда хворост сгорел весь, комель не запылал. Он чадил, фыркал, шипел, бросал искры – но не воспламенился. И щепки, которые ты бросала в затухающий огонь, не спасли ситуацию.
Как же ты не поняла, что тот, кто быстро воспламеняется – быстро и сгорает?
В следующей жизни обрати на это внимание.
А сейчас – не горюй, не проклинай, не убивайся. Все-таки ты узнала, что такое огонь и что такое очаг…
***
Всё, я здесь больше не живу –
Навечно выбыл!
Но зря во рву или хлеву
Пророчишь гибель.
Мне предначертан долгий путь…
А чтоб согреться,
Поверь, найдутся чьи-нибудь
Рука и сердце.
Не превращается ли это уже в твою привычку – рвать налаженные связи, уходить бесповоротно, выбывать из чьей-то жизни? И как ты себе объясняешь эту свою странную любовь к расставаниям?
Люди, с которыми ты заключал равноправный союз, постепенно садятся тебе на шею – а ты этого не терпишь и сбрасываешь их? Но почему бы им там и не посидеть? шея у тебя крепкая, выдержит многих. Да и они ведь что-то тебе дают… или тебе это уже не нужно?
Может, ты и в самом деле считаешь, что лучшее – враг хорошего, и стремишься поскорее освободить место для этого лучшего? Но ведь это путь в никуда, ибо идеала не существует. Ты обрекаешь себя на вечный поиск?
А может быть, всё проще? Может, десятки встреч и расставаний, наконец-то, сформировали в твоей душе образ оптимального спутника жизни – и твой внутренний тестер-анализатор просто-напросто отбрасывает непригодное для тебя? Но не слишком ли высокие претензии ты предъявляешь людям?
Скорее всего, ты просто встал взрослым и освоил непростую науку расставаний…
ПОСЛЕДНЕЕ СТАДО
Закаты родины – багровы…
Среди колдобин, кочек, ям
Идут усталые коровы,
Телята жмутся к матерям.
И как попало, без дороги
Бредут, усталы и тихи,
Коровьи сумрачные боги –
Немолодые пастухи.
В траве истоптанной чернея,
В грязи, в пыли, в навозе все,
Кнуты ленивые, как змеи,
Ползут за ними по росе.
И свет багровый над округой,
И тишина… Царит вокруг
Один-единственный – с натугой,
Со всхлипом чавкающий звук.
Куда бредешь ты, люд убогий?
Куда влечешь усталых чад?
Молчит народ четвероногий,
Молчит двуногий. Все молчат.
Всё глуше жизнь в округе древней,
Объятой темною тоской,
И всё багровей за деревней
Бессонный факел заводской…
Я увидел эту картину в середине 80-х годов, возвращаясь однажды вечерним поездом из Москвы и подъезжая к своему Ярославлю: темное поле, ржавый закат, багровые факелы нашего нефтеперерабатывающего завода – и безмолвное стадо, плетущееся в пригородную деревню вдоль железной дороги…
Увиденное врезалось мне в память – и чуть позже обернулось тоскливым стихотворением. Но что пробивалось сквозь эти строки? До конца коммунистической эпохи оставалось еще лет пять-семь – и ничто, казалось, не предвещало распада советской империи. Даже в мыслях своих я не мог предположить, что буренки, овцы и козлища вскоре разбегутся по округе и что у пастухов не хватит ни сил, ни решимости снова согнать эту живность в единое стадо.
Отчего же этот пейзаж в багровых тонах нагонял на меня тогда такую тоску?
ПОДПОЛЬЩИК
Просторы богомолья
Пронзил разбойный свист —
И вышел из подполья
Великий Нигилист.
И, ухватив дубину,
Ступил на скользкий путь…
Но согнутую спину
Не смог он разогнуть.
Куда бы ни шагнул он,
Назад или вперед, —
Настороженным гулом
Его встречал народ.
Повсюду выдавала,
